— Теперь я все понимаю, – тихо произнес Гладышев. – Никита случайно встретился с ним, увидел эту фотографию...

— Вероятно, так оно и было, – кивнул я. – Никита приехал в Трехозерск в поисках родственников погибшего солдата. Они жили в доме Орешного. Никита познакомился с ним, очевидно, узнал эту историю. Я думаю, что он не сказал Степану Матвеевичу о том, что...

— Что партизан, стоящий рядом с Орешным, я? – криво усмехнулся Гладышев. – Понимаю... Никита решил, что я предал Степана, струсил. Но я не струсил, нет... Я могу дать слово коммуниста, что никогда бы не оставил Степана Орешного, не окажись этого портфеля...

— Скажите, Федор Борисович, – перебил я, – Никита знал о том, как вас спасла медсестра Валентина Федорова? Спасла и погибла…

— Знал! – Гладышев отвернулся. Когда он опять взглянул на меня, в глазах у него стояли слезы. – И сравнение оказалось не в мою пользу. Поэтому он написал Наташе, что я ничтожество... Что ж... – Он глубоко вздохнул. – Я сам учил Никиту быть бескомпромиссным и принципиальным во всем. Однако мне казалось, что я для него друг, к которому приходят со своими сомнениями. А он не дождался меня, не пришел. Ничего не спросил, не обвинил, наконец, вслух. Он молча... А я в один миг лишился его доверия. Значит, своей смертью Никита вынес мне приговор, Дмитрий Васильевич?

— Я полагаю, вы ошибаетесь в этом, Федор Борисович. Письмо сестре он отправил до четырнадцатого мая, не так ли?

— Да, но какое это имеет значение?

— Серьезное значение. Да, Никита погиб. И его не вернешь. Но и как он погиб, я думаю, имеет значение. И для вас с Екатериной Ивановной, и для его товарищей в классе, и для меня, следователя. Так вот, Федор Борисович, я убежден, что ваш сын не кончил жизнь самоубийством...

И я рассказал ему о своей встрече с учителем Морозовым. Прощаясь с Гладышевым, я сказал, что буду квалифицировать гибель Никиты как несчастный случай.

23 мая 1978 года, вторник, 19 часов

...Вечером, возвращаясь после работы домой, я вдруг подумал о семье Никиты Гладышева, пожалуй, больше о нем.

А имел ли он, шестнадцатилетний юнец, право обвинять своего отца? Что мы знаем о войне, мы, не нюхавшие пороха? Какое право имеем судить о ней так же, как наши отцы и деды, у которых свой счет? Это они имеют право судить и предъявлять счет. Потому что воевали и пережили. Они, а не мы, знающие войну по книгам, фильмам и спектаклям.

Отец Никиты Гладышева поступил как солдат. Оказавшийся случайно в его руках портфель с важными вражескими документами отнял у бойца Гладышева право остаться рядом с тяжелораненым другом, ибо в этом портфеле была спрятана смерть многих людей. Война – эта не игра в «казаки-разбойники». В войну военные люди принадлежат не себе, а своему воинскому долгу...

...Я открыл дверь и вошел в квартиру, повесил плащ в шкаф и хотел было уже пройти в столовую, когда неожиданно услышал громкий, какой-то истеричный голос Галки. Она с кем-то разговаривала по телефону. То, что я услышал, заставило меня замереть телеграфным столбом.

– Запомни, – доносился голос дочери, – я не хочу больше знать тебя и слышать о тебе! Не смей меня преследовать. Не смей приходить к нам. Ясно? Ясно? Не смей поджидать меня у школы. Ты гадина, жаба! Ты мне омерзителен и ненавистен!

Я стоял, ошеломленный услышанным. Я никогда не мог предположить, что наша Галка в состоянии таить в себе столько ненависти к кому-либо.

В этот момент дверь из столовой открылась, и Галка вся в слезах вышла навстречу.

— Ты все слышал? – дрожащим голосом спросила она, кажется, не удивившись тому обстоятельству, что я стою в коридоре.

— Да. – Я не мог лгать ей. – С кем ты так разговаривала?

— С ним...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.