Тополевая аллея

- Конечная остановка, товарищи депутаты! - воскликнул Степанов, останавливаясь у последнего тополя. - Дальше я беспомощен.

В самом деле, дальше по рыхлой и как бы вспухшей в предвесенние дни колее ехать было нельзя. Снежко поблагодарила председателя горсовета, вышла из машины и зашагала влево от проспекта. Нашла подсохшую тропку, пошла по ней быстрей и... всё-таки не выдержала, оглянулась. Справа в темноте дрожала искорка папиросы. Искорка колебалась, замирала, снова двигалась. Очевидно, Лаврик тоже отыскивал места посуше.

- Да, так вот, Катюша, я понимаю твою настойчивость, но обещать тебе свою поддержку всё-таки не могу, - говорил на другой день Фёдор Сергеевич Перетятько пришедшей к нему на депутатский приём Снежко.

Она сидела перед столом, готовая вот-вот вскочить и заговорить, как вчера на сессии, вспыльчиво и горячо.

Перетятько, сам расстроенный необходимостью отказа, встал из-за стола и заходил по комнате. Размышляюще погладил вислые усы, чуть наклонил голову, задумался и затем окинул девушку сочувственным взглядом.

- Да... не могу, ничего не могу пока обещать, - снова повторил он.

- Но почему, Фёдор Сергеевич? Подумайте лучше, неужели вы не видите, что я права?

- В том-то и дело, что и ты права и Лаврик прав. Кому понравилось бы в нынешнее время жить в захолустье? О многом мечтается. Как ты думаешь, если бы все шахты - а их ведь сотни и сотни - соединить друг с другом такими тополевыми аллеями, разве не украсился, не помолодел бы Донбасс? Почему и говорю: оба вы правы, а решает-то здесь карандашик, карандашик надо в руки брать! Вот это и будет государственный подход.

- Так давайте возьмём!

- И что же получается: ассигнований всего семьдесят тысяч. Может, пополам поделить? В сторону Восточной километр и в сторону Западной столько же?..

- Нет, так не годится, - твёрдо отвергла Снежко такое предложение.

- И я думаю, что не годится. Это всё равно, что в одном месте две стены возвести да в другом две, а дома-то и нет. Можно бы, конечно, и гак: в обе стороны по асфальтированному тротуарчику, но без тополей.

Катя отрицательно тряхнула головой. Помолчав, она сказала:

- И всё-таки, по-моему, не в карандаше главное.

- Это как же тебя понимать? - замедлил шаги и полюбопытствовал Фёдор Сергеевич.

Требовалось высказать свою мысль определённей, и Катя, внутренне осмелев, встала, вскинула голову, глянула в глаза Перетятько открыто и безбоязненно:

- По-моему, Фёдор Сергеевич, надо прислушиваться к тому, что сердце подсказывает, а не карандаш.

- Ах, вот в чём дело, - рассмеялся Перетятько, - выходит, значит, что очерствел я сердцем, не могу разобраться в тополях, в аллеях, в соловьином свисте. А то, что Фёдору Сергеевичу эти тополи, пожалуй, дороже, чем тебе, это ты знаешь? Ты знаешь, что я сам их сажал, сам и выкохал?

Недоверчивая улыбка тронула губы Кати. То, что Перетятько был в Первомайске лучшим мастером своего забойщицкого дела, она знала хорошо. Но представить его садоводом? Это казалось невозможным.

- Ну, вернее, не сам, а вместе с другими комсомольцами. И твой отец, Егор Фомич - светлой памяти, жаль, что помешала ему вражья фашистская пуля дожить до наших дней, - и твой степ Тополевую аллею растил, работал с жаром, по-комсомольски...