У самого берега утопает в зелени дом военной цензуры в городе Гамильтоне на Бермудских островах. Тихо в больших комнатах. Порою прекращается даже еле слышный шелест бумаги, когда цензоры, перечитывая одни и те же строки, стараются уловить тайный смысл написанного... Здесь проверяется вся воздушная Почта, следующая из Америки в Европу. За годы войны сотни тысяч писем прошли через руки цензоров, с профессиональным равнодушием узнающих о чужих радостях и горе, свадьбах и похоронах, удаче и разорении.

В апреле 1943 года цензор Бракетт прочёл письмо, адресованное в Лиссабон и написанное на испанском языке. Оно не отличалось грамотностью, но это было единственным упрёком, который цензор мот бы сделать автору. Бракетт собирался поставить свой штамп «проверено № 451», когда вспомнил, что уже читал это письмо - только на немецком языке и адресованное в Берн. Оба подозрительные листка тотчас же оказались в лаборатории цензурного центра. Там, не обращая внимания на текст, занялись бумагой: выкупали её в нескольких растворах, высушили...

Первым Бракетту принесли бернское письмо. После химической обработки, между строк, напечатанных на машинке, отчётливо выступило написанное от руки сообщение: «14 апреля одиннадцать судов отправляются в СССР... На палубе самого большого парохода находятся самолёты Райта, а в трюме - моторы... Скорость конвоя - 9 узлов. Нарвик он пройдёт между 5 и 8 мая...» Во втором письме тонкими, готическими буквами той же рукой было написано, что 12 апреля конвой из десяти судов оставляет нью-йоркскую гавань, направляясь в Гибралтар.

Специальный самолёт немедленно отвёз обратно в Нью-Йорк письма, перехваченные в Гамильтоне. В Федеральном разведывательном бюро сразу узнали «невидимые чернила»: это была не кустарная работа, а выпуск особой промышленности, налаженной в Германии. Расследовать дело о «бермудских письмах» поручили Е. Конрою и его помощнику Байту.

Судя по характеру сведений о конвоях, шпионы орудовали в доках и на пристанях. Но огромны доки Нью-Йорка: сотни тысяч людей работают в них. В распоряжении Конроя и Байта была только схема: шпионаж, невидимые чернила, порт. Они нуждались хотя бы в одной живой, конкретной черте: оттиске пальцев, фотографии, примерном местожительстве, возрасте. Даже пол шпиона оставался неизвестным. Однако весь колоссальный аппарат разведки насторожился, а это уже было немало...

Скоро ещё одно письмо, отправленное в Лиссабон, попало в Федеральное бюро. Шпион сообщал, что в его руках находятся чертежи нового самолёта завода Брустер. Кроме того, он упоминал о своей работе в качестве наблюдателя МПВО в Нью-Йорке - вероятно, хотел похвастаться, как ловко обманул доверчивых американцев... Теперь можно было действовать. К схеме задачи прибавился не только новый важный элемент - авиационный завод Брустер, - но появились и черты человека, которого искали не там, где следовало.

На заводе Брустер администрация уверяла Конроя, что никакие чертежи не пропадали. Но он всё-таки тщательно просмотрел списки и анкеты инженеров, рабочих и служащих завода. Его внимание привлёк Эрвин де Спреттер. Отцом де Спреттера был немец, матерью - испанка. В 1914 - 1918

годах он воевал за Германию на Западном фронте. Потом был военным инструктором в Уругвае. Подозревался в убийстве и ограблении торговца брильянтами в Мерседесе. В Нью-Йорке де Спреттер появился в 1923 году и выбрал мирную, незаметную профессию специалиста по отоплению, водопроводу и вентиляции.

ОТГОЛОСКОМ бурного ПРОШЛОГО военного инструктора было только то, что он специализировался на работах в помещениях, опасных по взрыву и пожару. Его клиентами сделались предприятия, изготовляющие взрывчатые вещества, оружие, самолёты, танки.

С фотографии на Конроя смотрел унылого вида неряшливый старик в рабочем комбинезоне, как будто говоривший: «Да, воевал, занимался темными делами в Южной Америке, интересовался чужими алмазами, а теперь состарился, утихомирился...» Никаких улик против де Спреттера не было. Вёл он скромный образ жизни, ни с кем не встречался, К тому же он не состоял наблюдателем МПВО и жил далеко от берега моря.

«Надо найти другой конец нити, - решили Конрой и Вайт, - она, несомненно, тянется из Южной Америки; нужно проверить всех, кто получает оттуда письма и; деньги». На много дней Вайт превратился в почтового чиновника. В сортировочных нью-йоркского почтамта он знакомился сначала с письмами из Южной Америки, а потом с получателями - конечно, без их ведома. На корреспонденцию из Комодоро Ривадазия он обратил особое внимание. Не то его поразило пышное название этого незначительного аргентинского порта, не то показалась странной тема переписки: дело шло о приобретении патента на конструкцию «автоматических» пуговиц, изобретённых неким жителем Нью-Йорка Лемитцем.

«Странно, что именно в этом жарком Комодоро Ривадавия так заинтересовались «автоматическими» пуговицами», - подумал Байт. И Лемитц очутился словно под гигантским микроскопом, в который его терпеливо разглядывало много людей, связанных с Бюро разведки... В таверне «Южный крест», где служил привратником Лемитц, частым гостам стал бородатый матрос, в котором никто не узнал бы Вайта. Часами, притворяясь пьяным, присматривался Байт к поведению Лемитца: «Южный крест», куда заходили моряки из портов всего мира, был идеальным местом для встреч шпиона со своими соучастниками.

Но к дому Эрнеста Фредерика Лемитца дорога привела работников разведки и с другой стороны. Цензор Бракетт в последнем письме «своего» шпиона нашёл пыль песка и морских раковин. Океанографы и химики, изучив эти микроскопические песчинки, уверенно сказали, что нет на Бермудских островах такого песка и раковин. Они оказались с острова Статен, запирающего выход из нью-йоркской гавани. Остров Статен довольно велик, но поиски человека, пославшего конверт с песчаной пылью, ограничились берегом неширокого канала, по которому корабли выходят в океан. Далеко от других жилищ, на высоком холме, стоял одинокий дом Лемитца - отсюда видно всё взморье, канал...

Людям, узнавшим, кто живёт в этом здании, оно теперь бросалось в глаза, как огромная злокачественная опухоль. И казалось удивительным, что никто из отправившихся на поиски таинственного «наблюдателя МПВО» сразу не обратил внимания на дом с широким, кокетливо вырезанным окном на чердаке. Двадцать один год прожил здесь Лемитц. Его район по качеству затемнения вышел на первое место, потому что Лемитц мгновенно прибегал к людям, из дома которых пробивалась хотя бы самая ничтожная полоска света... Темно по ночам на острове Статен. Берег как будто сливается с морем, и не разглядеть, как вдоль канала проходят караваны судов. Однако привратнику из «Южного креста» точно известны день и час ухода каждого корабля.

... Не долго сохраняются следы на песке: достаточно небольшого ветра, чтобы уничтожить их. Но целую неделю стояли тихие туманные дни, и причудливая вязь следов образовалась на берегу. Стоптанные каблуки Лемитца откровенно вели к его дому. А кто-то другой, в тяжёлых тупоносых башмаках, словно жил под водой: следы обрывались на линии прибоя. Не раз Конрою приходилось идти по запутанному следу, разобрался он и в отпечатках на прибрежном песке. Круг, начавшийся на Бермудских островах почти неуловимым чувством тревоги, вызванной у цензора письмом в Лиссабон, наконец, сомкнулся мертвой петлей у крыльца дома Лемитца. Следы на песке прочтены, и твёрдо установлена связь де Спреттера и Лемитца, встречавшихся для переговоров на берегу.

Не стуча входят Вайт и Конрой к Лемитцу, как раз в тот момент, когда на очередном донесении в Лиссабон, лежащем на столе возле машинки, ещё не высохли невидимые чернила и можно легко прочесть: «Взрывчатые вещества получены, начата подготовка...»

Следствие установило, что в 1939 году Лемитц уезжал в Германию и окончил в Гамбурге школу шпионов и диверсантов. Лемитц признал свою вину и сознался, что действовал, выполняя инструкции немецких фашистов. Де Спреттер всячески старался подчернуть, что с гитлеровцами не был связан, а «просто» продавал своему другу украденные на оборонных предприятиях чертежи...

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.