Темнота сомкнулась тут же, в двух шагах от подъезда. В непроглядной черноте ноябрьского вечера простиралась опустевшая площадь. Час был не хороший: в это время обычно заунывный, ноющий звук, ввинчиваясь в темноту обезлюдевших улиц, возвещал воздушную тревогу. Где - то в вышине, словно странная театральная луна, плавало синее пятно запечатлевшейся в зрачках маскировочной лампочки. Дожидаясь в заводском вестибюле машины, Северцев долго, не отрываясь, глядел на мертвенный, едва разгоняющий сумрак свет.

Машины, которая должна была его отвезти, ещё не было. Теперь стало видно, что по асфальту площади метёт первый сухой снежок. Ноябрь. Зима на подходе. Она уже возле города, на подмосковных полях, где в пустующих дачах и санаториях встречают немцы русскую зиму. Северцев прикрыл на минуту глаза, стараясь представить себе расстояние, на котором находятся немцы от города. У Белорусского вокзала весь день сияли слепящие сиреневые огни электросварки: поперёк улицы ставили железные крестовины и надолбы. Настороженная тишина вечера, первый сухой снежок, Москва в прифронтовой темноте и безмолвии, только небо вздрагивает по временам от нервических зелёных зарниц: может быть, от искр, которые роняет трамвай, или от дальних вспышек зенитных орудий. Глаза постепенно освоились. Вечер оказался не чёрным, а голубым, как всегда, когда выпадает снег. На площади возле грузовика со спаренными зенитными пулемётами теплится огонёк папироски. По улице движутся люди, уже привыкшие к темноте, к синим маскировочным лампочкам, к очередному ноющему звуку тревоги. Машина подъехала к подъезду.

- Извините, товарищ Северцев... никак сразу не заведёшь. Вы давно?

- Да, уже минут двадцать.

Он сел рядом с шофёром. Они ехали минуту молча. Лицо девушки, сменившей призванного в армию водителя, было напряжённо, машина едва двигалась вдоль побелённой обочины тротуара.

- Достаётся вам, Клава, - сказал Северцев сочувственно.

- Не говорите. Все глаза, наверное, за войну высмотришь. А может, и выжить - то не придётся, - добавила она горько. - Вы извините, товарищ Северцев, конечно, наше дело маленькое, что мы можем знать? А ведь немцы - то уже возле Сходни. Что ж тут осталось? Я до Сходни за полчаса добиралась. У нас в Тарасовке немцы листки с самолёта бросали: к 15 ноября ждите, мол, нас в Москве. Конечно, все понимают: это их агитация - рвут листки. А всё - таки, как, отобьём?

Она замолчала, как бы устыдившись своего малодушия. Северцев достал портсигар и долго разминал в темноте папиросу. Что же, мог ли он осудить эту девушку, когда сам, дожидаясь машины, мысленно прикидывал расстояние, отделяющее немцев от города? Сколько раз к нему, который должен знать больше других, обращены были испытующие взгляды рабочих. «Ну, как? Ты директор, ты должен знать, - казалось, вопрошали они. - Что под Москвой? Когда же начнём наступать?»

- Москвы не сдадим, - ответил он, наконец, так и не закурив папироски. - Нет, Москвы не сдадим.

Девушка ничего не ответила и только вздохнула: она видела перед собой Ленинградское шоссе и эти несколько десятков километров до Сходни.

- По Садовой поедем? - спросила она.

- Всё равно... как хотите. Время ещё есть.

Он нащупал в боковом кармане узкую полоску пригласительного билета.

- В прошлом году в эту пору в Москве иллюминация была, - вздохнула девушка, напряжённо вглядываясь сквозь мокрое переднее стекло, по которому шуршал очиститель.

Сейчас не было огней вокруг... ни одного огня во всём городе, только соломинками пробивается свет кое - где между неплотно стянутых штор.

- Минутку... стекло протру только, - сказала девушка; она остановила машину и стала протирать стекло, чтобы виден был приклеенный пропуск на случай воздушной тревоги. - Седьмой час вечера... как раз их время, - пояснила она, садясь снова за руль.

- Поехали, поехали, Клава, - забеспокоился Северцев.

Она поехала быстрее, как бы почувствовав срочность поездки. Впрочем, может быть, она даже знала, куда его везёт. Там, впереди, куда он ехал сейчас, - там были и ответ и решение, там, в темноте этого предзимнего вечера, должен был зажечься указующий свет, как светит сквозь туман и непогоду маяк в бушующем море.

Полчаса спустя, не доезжая до нужного здания, Северцев остановил машину. Он осторожно нащупал ногой обочину тротуара и стал переходить широкую улицу. Необычный свет матовых люстр встретил в затемнённом снаружи вестибюле метрополитена. Двойным рядом откосе уходили в глубину тоннеля огни, и в торжественной тишине вестибюля наскоро сбрасывало с себя пальто, полушубки, шинели московское именитое воинство. Проходили мимо и затем уплывали вниз по лестнице эскалатора знакомые или узнаваемые по фотографиям конструкторы, директора заводов, журналисты, старые рабочие, - может быть, после многих лет перерыва вставшие вновь у станков, - а больше всего было уже по - боевому загрубевших и подтянутых военных... Москва воевала. Прифронтовой город без огней, преградивший все шоссе, все подходы противотанковыми «ежами» из железных балок и рельсов, ощетинившийся сотнями зенитных орудий. Но здесь, на трибуне, в самом конце станции, ставшей залой собрания, мирно стояли цветы и горели настольные лампы. Внезапно кто - то ухватил его за локоть:

- Ты без места? Идём. Я занял на всякий случай два места. Северцев не сразу узнал в этом крупном, уже по – военному подтянутом майоре старого товарища по технологическому институту.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.