Хозяйка долго не откликалась – только табак потрескивал от глубоких затяжек.

– Кольча. Такой пока план. Возьми тележку и двигай на лесозавод. Опилок нагребешь, лед в погребе посыпь. Что-то сильно таять начал. Ну уж, а магарыч – когда встану.

Привез опилки, перетаскал деревянной бадейкой в погреб, просеял сквозь пальцы, облепил желтой, влажно-теплой крупой оплывшие бока ледяных валунов – смолистой свежестью сразу же забило погреб и вроде бы потеплело. От этого соснового летнего вея дрожью в лопатках проступил скопившийся в Коле холод. И нос каменно, как-то отдельно от лица затвердел, и руки опалило ломотой. Он выскочил из погреба – густое, голубое, прошитое воробьиным чириканьем тепло крепко обняло его. Зажмурился, постоял, не вырываясь из объятий, посопел блаженно в полынную, просторную, мерно вздымающуюся грудь июньского дня. Но вот попривыкли друг к другу, разошлись в стороны. Коля открыл глаза и снова зажмурился: сиял на веранде, слепил красными боками самовар.

Милитина Фоминишна, согнутая, сухонькая, остролицая, с тяжелой кружевной шалью на плечах, не выпуская папироски изо рта, сновала вокруг самовара, выставляла «магарыч»: сметану, вчерашнюю холодную рыбу, яйца, светло-зеленый пучок ботуна, масло, хлеб. Освободились наконец руки – вытянула папироску, с мокрым всхлипом затянувшись напоследок, отошла, оглядела завершающе стол:

– Н-да, дела на полтинник, а магарыча на целый руль. Садись, Кольча. Налегай.

Коля хотел промолчать, хотел лишь согласно головой кивнуть, но затянувшийся утренний голод да недавний погребной холодок вновь живо столкнулись в нем. Он разозлился:

– Жалко, что ли? Тогда и не буду. А то подавлюсь еще.

Хозяйка подумала, глядя на стол, вытащила откуда-то из-под свисающего конца шали папироску, закурила.

– Вообще-то, нет. Не жалко. Одной все одно не съесть. Пропадет. По привычке, Кольча, считаю. За жизнь насчиталась – остановиться не могу. Да садись ты, садись! На голодное брюхо все мы обидчивые.

Коля сел.

– Я тоже, Милитина Фоминишна, считать умею. Хоть и не люблю.

– А кто любит? Нужды не было бы, разве считали? А по правде-то, так, замечаю, отвыкают считать. Не от богатства, от безалаберности... Давай подвигай стакан-то.

Пока пили чай, встала Дуся – слышно было, как на кухне бренчит умывальником. Вскоре вышла, розовенькая, гладенькая, в тесном, коротком халатике. Еще и ладони ухитрилась затолкать в маленькие, узкие кармашки – халатик сшит был без запаха и теперь расходился у пуговиц, приоткрывал белое, сытое тело.

– Лучше бы нагишом вышла! – плюнула Милитина Фоминишна. – Дуська! Марш отсюда! Добро бы одна была. Парень же в доме!

Коля прикрыл глаза, вроде бы сонно, вроде бы захмелев от чаепития.

– Ну, уж и парень. – Дуся прошла, села бочком к столу, не вынимая рук из карманов. – Какой это парень, Фоминишна! Хилый студент, а никакой не парень. Правда, Коленька? – сладенький, веселый голосок был у Дуси.

– Угу, – не открывая глаз, кивнул Коля.

– Вот, пожалуйста. А ты, Фоминишна, прямо напугала меня. Парень да парень. Где, думаю, дай посмотрю. – Дуся встала, прошлась перед столом. – А одета я очень прилично. Правда, Коленька?

– Еще как, – опять, не открывая глаз, кивнул Коля.

– Садись чаю попей. – Милитина Фоминишна зябко куталась в шаль. – Ох, Дуська, скорей бы ты замуж вышла. От греха подальше.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.