О нашей студенческой молодежи сложились целые легенды. Зима этого года оказалась рекордной в этом отношении. Одно за одним вышли в свет произведения Романом, Малашкина, Колашкина, Гумилевского... Все они, как бы состязаясь между собой, ошеломляли читателя сгущенным показом, гл. фактов половой распущенности вузовцев. К этому же времени подоспел процесс братьев Кореньковых и в ответ на него на подмостки театров вступила пьеса «Константин Терехин»; здесь уже подчеркнуты моменты упадничества отдельных слоях той же молодежи. Создалось впечатление, что за «вузовскими стенами», за стенами вузовских общежитий могут процветать самые отчаянные примеры всяких ненормальностей. Вузовские стены как бы стали «монастырскими стенами» нашей современности. Круг споров о студенчестве расширился до общего вопроса: «Какова же наша молодежь?» Дискуссии на эту тему прокатились не только по Москве, но и по всему СССР, бессильным злорадством откликнулись на них и белогвардейские зарубежники.
Не оспаривая наличность больных сторон в среде молодежи, было ясно, что авторы нашумевших повестей подошли к вопросу с сенсационной крикливостью - многое в их показе создано исключительно воображением, многое ими «накручено» по шаблону бульварных романов, начиненных уголовной хроникой. Так, заглянув «за вузовские стены», они естественно не заметили или не обратили внимание на другие стороны этой жизни - на ее рабочие будни, насыщенные глубоким энтузиазмом. Наступающему новому учебному году, кадрам вузовских «новичков» и «не сенсационному» показу со стороны, а изображению молодежи изнутри ее переживаний посвящаем мы эти страницы журнала.
Прежде всего здесь чисто. Я был здесь год назад. Тогда в коридоре гудели примуса, путалась в ногах картофельная шелуха, и пустые пакетики с жестянками от консервов щедро усеяли пол, как воскресную лужайку в пригородном лесу. Теперь все это перенесено в отремонтированную заново кухню, не все, впрочем, только примуса; что же до жестянок и пакетиков, то для них отведено специальное помещение - сорный ящик, который хотя существовал в природе и в прошлом году, но находился в известном пренебрежении. Да и примусов стало меньше. Улучшились обеды в общей столовой, и двухчасовая возня над этими копотными, шипящими чудовищами потеряла свой смысл. Впрочем, сохранилось несколько отчаянных скептиков, которых переубедить невозможно. Это очень высокомерная публика, которая страшно высокого мнения о своих кулинарных способностях. И как это ни может показаться странным, среди них больше мужчин, чем женщин. Один даже имеет поваренную книгу и готовит по ней. Это - отъявленный гурман. Товарищи, живущие с ним в одной комнате, над ним подшучивают, что если бы был специальный вуз, где готовят высококвалифицированных спецов поваров, он пошел бы туда. Это не мешает с аппетитом уничтожать его стряпню.
Рассказывают еще о другом таком начинающем кулинаре, которому смастерили совершенно небывалый рецепт для изготовления супа, куда вставили несколько строк из другого рецепта - по изготовлению фейерверка. Хотя он и уверял впоследствии, что проглотил не больше одной ложки этого необычного в «истории супа» изготовленного им варева, его все же с опаской обходили сторонкой, крича, что он сейчас взорвется...
Какой замечательный гармонист! Гармонь трепещет, изгибается, скользит в руках молодого парня, как живая.
«Эх, хорошо траву косить.
Которая волнуется,
Хорошо того любить,
Кто крепко целуется». Он очень популярен здесь в общежитии. Это статный парень, попавший сюда из далекого Боткинского завода вместе со своим неразлучным инструментом. И стоит ему только заиграть, как кругом уже столько народу понабьется, что не протолкнешься. Он играет, а двадцать молодых согласных глоток гремят припев популярной здесь песенки:
«В саду, говорит, в лесу, говорит, Росла, говорит, сосенка. Понравилась мне, молодцу, Уральская девчонка»...
Гармонист здесь ценится высоко. Его уже переманивали на другой этаж и даже в общежитие другого вуза, где сулили всяческие земные и небесные блага, включая отдельную комнату, но здесь он вместе с земляками и никуда от них уходить не хочет.
Гремит, растет, ширится песня и вот тесно уж ей в этой небольшой студенческой комнатушке: «вся гурьба вываливается в коридор, где простору больше».
Кончилась одна песня, затянули другую, а там кто - то пошел дробно перебирать ногами, выкидывая заковыристые коленца и хлопая руками об пол.
Парень пляшет русскую. Но вот товарищи начинают поддразнивать украинца, чтобы «москалю» нос утер, тот отнекивается - отнекивается, но когда гармонист переходит на «казачка», не выдерживает и пускается в пляс. А тут уж и новые охотники появились. Только играй, а плясать будут хоть до зари. Ноги молодые, силы резвой много, но гармонист уже взял последнюю высокую ноту и, резко оборвав ее, закидывает гармонь на плечо.
- Заниматься, ребята, заниматься. Попили моей кровушки, будя, - говорит он смеясь. - Завтра опять поиграем. - И все расходятся по комнатам.
Эти только что приехали из провинциального рабфака и не успели еще как следует освоиться с непривычной московской сутолокой. Они еще неуклюжи, одеты несколько мешковато, но крепко. Сапоги сколочены неказисто, но видать надолго. В разговор вступают охотно, но больше спрашивают, чем отвечают.
Интересуюсь, как со стипендией, хватает ли?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.