Рыбацкое счастье

Я выходил на плав со многими рыбаками, внимательно наблюдал за работой Олеки Климова, Андрея Корхонена и Степана Альмы и только потом напросился в бударку к Цыбину.

Мне повезло. Ветер стих неожиданно, кажется, в одно мгновение. Река еще немного, по инерции, поволновалась и застыла. И я подумал, что Обь сейчас могла бы служить примером к понятию «ровный, как стол». День выдался чистый, солнечный, какие редко случаются за Полярным кругом, но если приходят, приходят, как праздники. Ощущение такое, словно плывешь по Черному морю. И где-то далеко-далеко невидимая отсюда прошла «бензинка», как называют здесь танкер, разнося над водой старую песню о самом синем Черном море.

— Завтра ветер пойдет западный, однако, почешет нас, — тихо, словно самому себе, сказал Цыбин.

Я огляделся вокруг и никаких примет нового шторма не увидел, а расспрашивать было некогда: начали сбрасывать сети.

И вот уже застыли в воде два ярко-красных бочонка — поплавки, а между ними, выгнувшись дугой, поплыла по дну трехсотметровая сеть. Цыбин вместе с Титовым, едва поставив сеть, упали на дно лодки. Невидимое, но мощное течение несло нашу сонную бударку вслед за поплавками, и я старался не шевелиться, чтобы не вспугнуть сон уставших рыбаков, и только водил глазами по далекому берегу, боясь пропустить веху, означающую границы плавного песка.

Во сне Цыбин что-то шептал, с кем-то спорил. И это было удивительно, потому что за десять дней знакомства я услышал от него меньше слов, чем за эти сонных полчаса. Может быть, профессия, требующая почти полного одиночества, сделала его таким молчаливым и приучила разговаривать с самим собой?! Не знаю, только о себе он рассказывал настолько скупо, что и рассказом это назвать невозможно. И я долго не мог поверить, что это он однажды въехал в поселок на лодке, запряженной стаей гагар. Очень уж эта история походила на «охотничьи рассказы» и не вязалась с обликом и характером Цыбина. Но история была недавняя, и очевидцев — целый поселок...

Какая сила подняла Цыбина именно в тот момент, когда лодка поравнялась с вешкой?! Он вскочил, завел мотор, и, разрезая реку пополам, бударка помчалась к дальнему поплавку.

И снова я не заметил никаких особенностей в том, как Цыбин ставит и выбирает сети, как вытаскивает и сортирует рыбу. А улов опять был значительно выше среднего, и я радовался, как будто сам вытащил эти полтонны большеголовых налимов и сверкающих муксунов.

Задремал он за рулем или задумался? Я оглянулся и увидел, как быстро вырастает впереди борт стоявшего на якоре плашкоута, и не успел из моего горла прорасти крик, как Цыбин отвернул. Реакция у него мгновенная. Но рыбу он сдавал хмурый и на очередные шереметовские приветствия не отвечал.

— Хватит. Спать пойду, — бросил он, но через полчаса снова затарахтел мотор его бударки. Не мог он тратить время на сон, когда уходила рыба.

И все же не только страшной работоспособностью обеспечивает Цыбин первенство своей бударке. Есть в его работе нечто особенное, что трудно с первого взгляда определить не только постороннему, но и местным рыбакам. Чутье, знание, а скорее всего просто талант, которому он и обязан своим рыбацким счастьем.

На следующий день действительно пришел западный дождливый ветер, нагнал туч, перемешал воду, перепутал рыбакам планы. Но многие все-таки вышли на плав.

Мы уезжали в Аксарку, и Шеремета попросил отвезти Мысову декадную сводку. Я просмотрел страницы ученической тетради, исписанные крупным Колиным почерком, и удивился: оказывается, Цыбин за это время выполнил годовой план, добыл 96 центнеров рыбы. События этого как будто никто на участке не заметил. Впрочем, рыбаки здесь не привыкли к цветам и аплодисментам.

Путина продолжалась.

ПИСЬМО:

«Уважаемый Анатолий Петрович Баранов! Хочу Вам сообщить, что свою пятилетку я выполнил за один год и восемь месяцев. Так что думаю за пять лет дать два, а то и три плана. Сейчас живу ожиданием уже близкой путины да охотой. В основном на куропатку. План — тысяча штук, а я пообещал сдать две тысячи. Всего доброго. Юрий Цыбин».

P. S.

А вслед за цыбинским я получил еще несколько писем от своих друзей из Аксарки. Не могу удержаться, чтобы не пересказать их.

В феврале Цыбин не выполнил план. Впервые. На заводе всполошились: все-таки «маяк», передовик. Правда, комиссий создавать не стали, но Юру для объяснений вызвали. Он, как всегда, был немногословен: «Не получилось». Объяснение не то чтобы удовлетворило руководителей Аксарковского рыбозавода, но успокоило: охота — все же не налаженное производство. Если станочнику не вовремя доставили заготовки, найти виновного просто, а если зверь не попал в капкан или птица в силки...

Километров на семьдесят ниже Аксарки набрел Юрий на огромную кучу вмерзших в лед древесных опилок. Кто-то, возможно, в Салехарде сбросил на застывшую Обь добрый вагон опилок. А зима начиналась странно: Обь то застывала у берегов, то редкие льдины срывались и шли по реке, как в весенний ледоход, и таяли. Укрытая шубой из опилок злополучная льдина добралась чуть ли не до устья, где ее намертво сковали морозы. С ледоходом опилки уйдут дальше по Оби, осядут на дно, отравят места нереста. Юра со страхом смотрел на эту сцементированную водой и морозом гору опилок. Он мог бы пройти мимо, «не заметить». И такая мысль на мгновение возникла, но Цыбин тут же прогнал ее и начал неторопливо устраивать на берегу реки свой маленький временный лагерь. Он рассчитывал управиться за дней пять-шесть, но рубить древесно-ледяные плиты оказалось не так-то просто, и уносить нужно было далеко от реки, чтобы и полая вода не смогла их слизать. Он работал иногда по восемнадцать часов. Спал по-охотничьи у маленького костерка. Двенадцать дней спасал он свою реку от чьей-то преступной глупости. Это была его Обь, его боль, почувствовать которую дано не каждому.