Наслушавшись россказней Нюрки о деревне, о мужиках, об отце, Догадов заохал:
- Сюжеты! Сюжеты! Прямо на земле валяются, собирай и пиши. Эх, если бы я был прозаик, а не поэт. Слушайте, у вас определенный дар рассказывания. Наверните - ка, браток, деревенский роман в пяти частях с эпилогами! Быту, быту туда напихайте и стиль свой сохраните на О, и чтобы пахло в романе овчиной... А? Чем черт не шутит? Это позанятней всяких вузов будет.
- Чего вы городите, какой там роман? Человек грамоте приехал учиться, а не романы писать...
- Нет, вы меня лучше не останавливайте, у меня фантазия заработала, а уж когда она у меня заработает, удержу нет.
- Да мне не жалко, пожалуйста.
- Так вот я и говорю: напишите роман, а я его с точки зрения стиля прогляжу, и пустим...
И Догадов фантазировал до тех пор, пока Нюрка не вытурила его из - за позднего времени.
Толпы людей обступили Нюрку; что ни человек, все разные, неожиданные, не то, что в деревне, где, как в лесу, гриб ко грибу, масляник к маслянику.
Первый, узкий круг - жильцы квартиры. Кого только тут нет! Адриа - новы, которых Нюрка с первого взгляда возненавидела, скучные, как дешевые обои, жадные, как утки, он - коммунист, из тех, кого не успели из партии вычистить, она - просто скверная баба, обленившаяся распустеха, крикунья и сплетница, честно, как крыса, несущая свое назначенье в жизни: портить и грызть.
Ступель - бывшая баронесса, седой студень, дрожащий при упоминании коммунистов, когда - то хозяйка дома, теперь - жиличка, которую Адриа - новы заставляют платить за электрическую энергию больше потому, что - де к ней звонят четыре звонка, а к ним, Адриановым - один. Ветлугина - унылая совслужащая, иссохшая старая дева, изумительно сохранившийся экземпляр дореволюционных старых дев. И еще какой - то гитарист. И еще - франтоватый технолог. И еще пролетписатель, завивающий в парикмахерской волосы, чтобы создать вдохновенный вид. И еще какие - то старухи, живущие вполголоса, не успевшие вовремя умереть.
И, наконец, Догадов, путанный Догадов, бывший рабфаковец, бывший красногвардеец и ныне поэт...
Второй круг, пошире - студенчество, профессура. Кого только тут нет!
Голубоглазые парни, румяные, косолапые, приехавшие из Степановок, Максимовок, из Богородское ворочать формулы, как снопы. Чистоплюи, воображающие, что они «бывшие», то - есть настоящая белая кость, на самом же деле просто хилая мразь, бездельники. Пролазы, партийные и беспартийные, удачливые и неудачливые, схватывающие настроение момента, как опытный фельетонист. Девицы, прилежные и неприлежные, почему - то всегда обладающие только одним из двух: или прилежанием, или красивой наружностью, - и никогда и тем и другим сразу. Серьезные, долговязые, прыщавые студенты, живущие обособленно, одиночками. Общественники - будущие ответственные работники, будущие заправилы, будущие бюрократы. Почти мальчики. Почти мужчины. Женатые студенты. Студенты - молодожены. Студенты - обремененные семейством отцы.
А профессора! - Эта быстро вымирающая каста, эти допотопные, старомодные конденсаторы, эти седые или плешивые старцы, склеротики, ипохондрики, с одышкой, подагрой и дубовым языком...
Нюрка растерялась от толпы, от неожиданностей, никогда она не думала, что на земле столько непохожих один на другого людей!
Третий громаднейший круг - это город, горожане, жужжащий в трамвайных ульях тревожный рой. Этих и не разглядеть в быстром мелькании. И тогда на помощь пришла книга, формула, полочки, сортировка, классификация. Прошел год, и Нюрка говорила: «буржуй», «нэпман», «партиец», «интеллигент», «шпана», «бюрократ», и стало удобно, понятно, просто и еще - немножечко бедно.
Помогал разбираться в нахлынувших новых словах, событиях, мыслях все тот же Догадов.
Нюрка восхищенно слушала его указания в первые месяцы, рассеянно в дальнейшем, а после ее так загрузили работой, что она совсем перестала его слушать. Ей день, как обуженное платье. Тут не лезет, там жмет. Проклятые секунды прыгают, как блохи. Час за часом сыплется, как песок. Некогда спать. Некогда есть.
Нюрка влезла в самую гущу учебной жизни. Нюрка знает всякие чувства, только не чувство безразличия. И в людях, и в вещах она ищет чего - то, что находит в ней отклик. Разве может быть ей что - нибудь безразлично? Как - будто не ей принадлежит жизнь! Как будто не ее личное дело - все, что происходит в мире! Нюрке не хочется пройти через жизнь, как через картинную галерею. Нюрке хочется вмешаться во все человеческие дела и добиваться, чтобы все было сделано так, а не иначе.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.