Жена весь прошлый год просидела за партой. Она ведет младшие классы и осваивает новую программу. Да-а, дети посадили за парты учителей. Малышам, которые тайком таскают еще в портфеле пистолетик или куклу, преподают законы алгебры, иностранные языки, эстетику. Многое в нынешних методиках еще спорно. Но одно несомненно: прежними темпами никак не осилить Гималаи накопленных знаний. – Кепежинскас улыбнулся, но я заметила, что это серьезно тревожит его. – Мы, конечно, не пытаемся нагрузить ребят и тысячной долей того, что изливается каждодневно из лабораторий и академий планеты. Наша задача проще и важнее – разбудить в них желание знать. Если хотите, любопытство. И еще мы стремимся сэкономить им время, подсказывая путь, по которому идти. Я говорю о призвании. Хорошо, если треть выпускников к четвертой четверти знает, куда идти. Посмотрите, как расплывчато и безответственно пишут они подчас в сочинениях о своей мечте. Слишком много открылось дорог. И они стоят на росстанях, не зная, куда податься. Мы создали при гороно кабинет профессиональной ориентации. Врач, психолог, педагог готовы прийти на помощь каждому колеблющемуся. Не скрываю, пока эта затея далеко не так популярна, как нам хотелось бы. Но мы не унываем. В каждой школе организовали свой кабинет профориентации. Рассказываем ученикам о профессиях, приглашаем специалистов. У нас в Каунасе в основном технические вузы и техникумы: таков профиль города. И вот педагоги стали замечать, что ребята утрачивают интерес к теоретическим и гуманитарным наукам. Уже заранее настраивают себя на один из наших вузов или техникумов. Недавно мы собрали триста выпускников, пригласили из Вильнюса ученых-теоретиков. Двое из приглашенных профессоров оканчивали наш политехнический, но потом их потянуло на теорию, они перешли в университет и полностью отдались математике. Кажется, некоторых ребят это вдохновило. Знаете, всегда должна быть разумная гармония. Одностороннее увлечение техникой снижает общий культурный фон, лишает жизнь многих красок. А, согласитесь, наши дети достойны многокрасочной и счастливой жизни... – Кепежинскас задумался. Глядя в окно, где в палисадниках веселой прозеленью проступала из теплой земли трава. – Это радость наша и долг – подсказать им правильный путь.

…Трое парней лет по двадцати сидели на подоконнике и галдели, как воробьи. За их спиной, освещенное облаками, сияло небо, ничем не заслоненное. Здание факультета автоматики Каунасского политехнического института новенькое – бетон и стекло. И вообще все здесь новое, начиная с мудреных названий читаемых курсов и кончая машиной, которая электронно и непроницаемо поглядывала на незнакомцев клеммами, тумблерами и лампами. Машина эта, напрягая полупроводниковые мозги, выдавала разнообразные решения, включая и такие щекотливые, как распределение студенческих стипендий. Говорят, с тех пор, как НСО в порядке рационализации передало электронной машине эту функцию, нерадивые зачастили в машинный зал, хотя электронный судья начисто лишен сострадательного аппарата.

Трое сидевших на окне и обсуждали сейчас эту проблему. Сами они имели основания не бояться приговора машины. Все трое: Бургис Бронюс, Мачикенос Эвжениюс и Живаткаускас Паулюс – неисправимые отличники на протяжении вот уже четырех лет. Кроме того, Бронюс – комсомольский секретарь факультета, а Эвжениюс – председатель НСО. Он-то, собственно, и созвал этот летучий совет, чтобы ликвидировать побыстрее кое-какие погрешности в математических программах, предложенных научным обществом.

– Давайте начнем с теории, – поправляя пальцем очки, говорил Паулюс. Теория его конек.

– Ну, начинай, – соглашались Бронюс и Эвжениюс, которые чувствовали себя уверенней, когда дело касалось микросхем и узлов счетно-решающих устройств – словом, того, что можно пощупать. Оба они были из села, родители их работали в колхозах. И ребята в четыре года преодолевали расстояние от тракторных рычагов до транзисторов. Паулюсу было полегче: отец его – инженер, мать – врач. И учился Паулюс в отличной городской школе № 1, где наставницей его была сама Банайтене, заслуженная учительница республики.

Банайтене сразу заметила даровитого ученика и охотно занималась с ним сверх программы. Паулюс легко побеждал на математических олимпиадах и выбрал своим уделом автоматику.

«Иди, учись, это удивительно интересно», – говорила ему старая Банайтене. Она закончила ту же школу на пятьдесят лет раньше Паулюса, когда никакой кибернетики не было в помине и Резерфорд не расщепил еще атомное ядро.

Их аттестаты зрелости разделяла целая эра.

Кстати, так и назывались новейшие факультеты Каунасского политехнического института: ЭРА – электротехника, радиоэлектроника, автоматика. Они выросли один из другого, как самовоспроизводящаяся система. Нужны были все более точные и умные машины. И знания, даваемые студентам, все утончались и углублялись, достигая совершенства науки. Пятьсот пятьдесят часов одной математики. Студенты создавали головоломные математические модели, собирали узлы немыслимо сложных счетно-решающих устройств, схемы уникальных транзисторов.

– Когда попадалась очень трудная задачка, Банайтене говорила: «Если любишь – решишь», – усмехается Паулюс.

Эти трое, несомненно, любят свое дело. Наверное, потому так серьезны были их успехи, отмеченные для Эвжениюса и Бронюса ленинской стипендией.

Я спросила Бронюса и Эвжениюса, почему они, деревенские ребята, выбрали себе такую ультрасовременную, глубоко техническую специальность. Оказалось, что им, как и Паулюсу, повезло с учителями по математике и физике. Те сумели сделать главное – передать эстафету любви и увлеченности. Стало быть, надежды Кепежинскаса не были абстрактны. Школа все чаще становилась мостиком к будущей учебе – на всю жизнь.

Я бродила по аудиториям политехнического, где учится семнадцать тысяч студентов, и думала, что вот здесь люди выходят на свой первый контакт с обществом, на контакт с человечеством. И очень многое зависит от того, насколько плодотворным окажется этот контакт. Тысячи молоденьких граждан с новенькими, еще хрустящими паспортами, жуя пирожки, перелистывая на ходу потрепанные книжки, хохоча во все горло и напевая модные шлягеры, наполняли улицы старинного города, привнося тот удивительный аромат ожидания, без которого города стареют и обретают серый налет повседневности.

А вечером, когда утихали светлые корпуса, вынесенные с земли прямо в небо, и беспокойные студенты разъезжались по домам и общежитиям, пожилой профессор Новодворские, которого знал любой самый непутевый первокурсник и о котором аспиранты говорили, что он знает все, как бог, входил в уютный вестибюль серого дома на улице Донелайтиса и, раскланявшись с дежурной, легко поднимался на второй этаж. Встречал его главный библиограф, высокий, бородатый человек с лицом тонким и значительным. «Простите, уважаемый Спитрис, – стараясь не мешать девушкам-библиографам, тихо говорил профессор, – не попадался ли вам на глаза философский трактат некоего...» И они, забывая время, пускались в ослепительный поток человеческой мысли, исканий и страстей, запечатленных на книжных страницах. Профессор был одним из самых пылких и постоянных читателей. Он приходил в библиотеку учиться.

Мимо здания, вместившего два миллиона книг, постукивая каблучками, бежали на Лайсвес аллею студентки. Они были счастливы, что учение на сегодня кончено и можно просто погулять. А в тихом свете второго этажа сидел их профессор, который уже давно понял, что жажда знать не утоляется и целой жизнью.

Спитрис говорил мне, что читатели пишут каждый день. Спрашивают, в каком году Эйнштейн сформулировал теорию относительности, просят выслать первое издание Ивана Франко. Зачастую в поиск включаются библиотеки Вильнюса, Ленинграда, Москвы. «Я знаю всего пять языков, это маловато», – пожаловался Спитрис. Я невольно усмехнулась: профессор Новодворские знает пятнадцать языков, и ему тоже не хватает.

– Главное – хотеть учиться, – говорил мне заместитель директора профессионально-технического училища № 32 Данюсявичус. – Хотеть учиться и воспитать в себе дисциплину. К нам, сами понимаете, приходят не отборные ребята. Многие рассуждают так: в школе меня восемь лет тянули и здесь ещё два годика потянут. Мы сразу дали понять, что тянуть никого не будем. Училище рассчитано на триста человек, но мы набрали больше. И стали безжалостно отсеивать лодырей. Зачем выпускать брак? Ребята удивились, пробовали возмущаться, но потом самим же понравилось, что спрос с них в полную меру. Сейчас училище конкурсное – двое на место. Нынче такое время: никто не имеет права «не уметь». Некоторые говорят: мол, профтехучилище – ерунда. А я так скажу: у нас в Литве всегда уважали ремесло. Еще деды наши почитали мастеровитых. Каждый в своем деле может быть профессором. Ну, и невеждой, конечно, тоже. Я хочу познакомить вас с одним пареньком. – Он позвонил в мастерские. И вскоре пришел худощавый, длинный паренек с чистым, запоминающимся лицом и длиннопалыми, «музыкальными» руками.

– Юрчиконис Альгимантас, – торжественно, будто представляя популярного тенора, сказал заместитель директора.

Паренек улыбнулся, серьезно и спокойно поглядывая на меня. Это был вполне самостоятельный и уверенный в себе человек. Взгляд его не скользил, и руки попусту не суетились. Он сидел прямо и пружинисто. Мама его телятница, отец умер. Дядя живет здесь поблизости и давно приглядел это училище. «Альгимантас любит мастерить, мужчине нужно ремесло», – сказал он матери. Мать согласилась: и верно, у сына умные руки, все к месту приладят, но, может, поучиться ему еще. Тут и сам Альгимантас подал голос: что он, маленький, захочет дальше учиться – ничто его не остановит. Выбрал он специальность слесаря-ремонтника. При современных требованиях станки должны быть отлажены, как хронометр, по которому дают сигналы точного времени. На республиканском конкурсе в Клайпеде Альгимантас опередил тридцать трех своих юных коллег и стал лучшим слесарем-ремонтником профтехучилищ Литвы. Председатель жюри под громкий туш вручил ему золотые часы. Когда Альгимантас приехал домой на побывку, мать потихонечку от сына обежала с этими часами всех соседей. «Мастер в семье растет», – сказал по этому поводу дядя.

...В большом, светлом зале музея Чюрлениса плещутся, переливаясь, аккорды. Мелодия ширится, вырываясь в распахнутые окна – к тополям, хрупким ветвям декоративных ив, украсившим голубоватую площадь. Ребята, призакрыв глаза, а кто просто удобно откинувшись в кресле, слушают. Весенний экстаз прелюда, сливаясь с запахом цветущей улицы, вершит в их душах прекрасную и неизгладимую работу. Седая, коротко стриженная женщина с голубыми, тоже весенними глазами, неслышно ступая в разноцветных туфлях-носках, подходит к радиоле и ставит следующую пластинку. «Эту сонату Чюрленис написал под впечатлением Кавказа», – радостно, будто и для себя что-то открывая заново, сообщает она. И новый порыв музыки наполняет комнату солнечным дыханием заоблачных вершин.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.