Пушица

— Отставить разговоры! — коротко, как бывало перед строем, оборвал я ненужные разглагольствования. — Дисциплину забывать стали!

— Пожуем, может, маленько, — не обращая никакого внимания на строгость моего тона, предложил Шульгин и потянулся к вещевому мешку. — Сухарик на двоих ликвидируем и заморим червячка.

У меня загорелись уши. Только тут дошел до моего сознания стыдный ужас того, что я сделал в отсутствие Шульгина.

— Рубай, я без тебя подзаправился, — грубовато, чтобы скрыть собственную растерянность, сказал я.

— То-то гляжу — не по-моему завязка сделана... Много умяли? Шестнадцать сухарей было.

— Три, — у меня хватило сил признаться. — Считайте, что я свою норму на два дня вперед израсходовал... Немного пройдусь, посмотрю.

Когда я возвратился к приметной седловине с валуном, торчавшим на склоне, как каменный палец, Шульгин перекладывал мешок. Лицо его было сумрачным, на лбу шевелилась толстая складка.

— На чужое добро, лейтенант, нечего лапы расщеперивать, — сказал он. — Не положено в армии по мешкам шарить.

Наверное, человека нельзя обидеть сильнее, чем правдой. Кровь туго хлынула мне в лицо.

— Встать, товарищ боец!

Шульгин поднялся, косолапо расставив короткие ноги. Шинель его, неряшливо перепоясанная ремнем, комом собралась на животе. В углу рта чадил окурок. Махорочный дым попадал Шульгину в левый глаз. Он прижмурил его, а правым испытно, с нехорошей усмешкой смотрел на меня. Ну, что, мол, дальше?

Я не знал, что дальше. Я вдруг понял, что беспомощен перед этим человеком в солдатской Шинели, неохотно поднявшимся по моей команде. Здесь, на склоне сопки, в тылу у немцев, ему нельзя было дать наряд, оставить без увольнительной, посадить на гауптвахту...

Я объявил Шульгину выговор перед строем.

Он обалдело моргнул редкими ресницами, пристроил за спиной вещевой мешок и взял винтовку.

— Провались ты к лешему, глупа голова, — сказал он мне и пошел вниз по каменной седловине.

— Стой! — крикнул я. — Приказываю остановиться, красноармеец Шульгин!

Шульгин не спеша спускался по склону, обходил валуны, прыгал по уступчикам, перебрался через расселину.

Он уходил, бросал командира, уносил винтовку и сухари. Он дезертировал, оставлял меня в сопках с тремя патронами в нагане, без продуктов, одного...

Все это вихрем пронеслось в голове. Но тогда я умел только командовать.

— Стой, стреляю! — заорал я, сунул руку в карман и лапнул рукоять нагана. — Честное слово, выстрелю!