Покидая горящий дом, человек старается спасти самое ценное. Когда я представляю, что огонь охватил мое жилище, мне кажется, что первым моим движением будет бросок к книжному шкафу, в котором стоят папки с бумагами. Это не гербовые бумаги, а простые листки из школьных тетрадей. И все-таки я кинусь спасать прежде всего их, потому что почти все вещи после пожара можно восстановить, кроме этих листков, где слова обжигают откровенностью заключенных в них исповедей.

В одной из папок все листки исписаны женским, ровным почерком, почерком Таи Б. Первые из них легли в папку в 1975 году, самые последние – недавно. На днях я разложила Тайны листки перед собой, и написанное в них сложилось в единый рассказ-исповедь о том, как человек, преодолевая очень много трудностей, все-таки пришел к своему счастью.

Вот листок, где столбиком стоят несколько «да» и «нет». Так звучали ответы Таи на вопросы об отношении к религии и атеизму, которые я задавала очень давно на первом занятии по научному атеизму в медицинском училище. «Да» – это ответы на вопросы: «Верите ли Вы в бога?», «Есть ли у Вас дома предметы религиозного поклонения?», «Есть ли верующие в Вашей семье?»; «нет» – это ответы на вопросы: «Ведете ли Вы пропаганду атеизма?», «Считаете ли себя атеистом?», а на вопрос: «Что Вы понимаете под словом «атеизм»?» Тая ответила целым предложением: «Не знаю, что это такое». Это самый первый листок среди многих других, написанных Таей в течение изучения курса атеизма. Ее итоговая работа заняла целую тетрадь. Я листаю эту тетрадь, и меня вновь охватывает чувство потрясения, пережитое при первом чтении.

«В детстве я воспитывалась в религиозном духе, – пишет Тая. – С десяти лет мама послала меня жить к бабушке, за которой после смерти деда некому было ухаживать. Положение было безвыходным: не могла же мама бросить четверых детей. Я плакала, не хотела идти, потому что дома у нас всегда было весело.

У бабушки началась моя скучная жизнь. В ее комнате всегда стояла гробовая тишина. Бабушка лежала молча в постели. Часто она просила меня читать ей религиозные книги, молитвы и рассказы, переписанные в тетради. Этими тетрадями была заложена вся этажерка. Каждый вечер к нам в дом приходили молиться другие старушки, а по воскресеньям приезжала мама с моей двоюродной сестрой, которая выросла у нас. Мы тушили свет и при свете лампады распевали религиозные песни и плакали. В праздники нас с сестрой водили в церковь, и там нам очень нравилось. Мы решили замуж не выходить, а стать монашками.

Я выучила много религиозных стихов о конце света, о загробном мире, о страданиях Христа. Стихи были написаны чувствительно и производили на меня сильное впечатление. Как-то мне сказали, что в 2000 году будет конец света и тогда мертвые встанут из гробов и будет суд живым и мертвым. Все это не укладывалось у меня в голове. Я перестала понимать, зачем живут люди, у меня пропало желание учиться, пропал интерес ко всему – я только считала, сколько лет мне осталось еще жить на этом свете. Было страшно и обидно, что смерть наступит, когда я буду в полном расцвете сил. Я даже не могу выразить того страха и ужаса, которые испытала. Вот с этими чувствами я пришла в медучилище.

Когда узнала, что мы должны изучать атеизм, науку против бога, я страшно испугалась. На каждой лекции по атеизму и философии у меня холодело сердце: все мне казалось новым и необычным, совсем не таким, как написано в Библии. В моей душе происходило какое-то борение, она будто выворачивалась наизнанку...»

Помню, когда я впервые прочитала эти строчки, мне хотелось тут же броситься к человеку, написавшему их. Но тетрадка не была подписана, и я не могла представить себе, кто ее написал. Я видела только аудиторию с большими окнами, белые халаты и белые шапочки на моих учащихся, их внимательные лица. Под каким же халатом, думал я, бьется это страдающее сердце? В мозгу какой из тридцати восемнадцатилетних девушек идет такая трудная борьба за освобождение от власти религиозных идей?

Автора этих строк мне долго искать не пришлось. Когда на следующий день я вошла в класс, то уже с порога, еще не дойдя до учительского стола, увидела широко раскрытые девичьи глаза, смотревшие на меня с таким ожиданием, доверием и смущением, что сомневаться не приходилось. Я успокоила девушку улыбкой, предназначавшейся только ей одной, и лицо ее вспыхнуло радостью и благодарностью. Так мы познакомились и подружились с Таей.

После занятий в училище мы бродили с ней по весеннему Воронежу, под пахучими тополями, и она рассказывала мне о своем детстве. Жизнь ее, оказалось, была настолько отличной от той, в которой живем мы все, что я часто останавливалась, едва приходя в себя. Тая рассказывала тихим голосом, с каким-то горестным изумлением, в глазах ее стояли невылившиеся слезы.

– Сколько помню себя, всегда в моей жизни была религия. Мама называла нас «ангелочками» и «святыми». Она говорила, что если маленькие детишки умрут, они обязательно попадут в рай, а в раю весело, птички поют, детишки райские яблочки едят, – и я поверила в рай и очень хотела туда попасть.

Потом мама говорила, что нельзя врать, брать чужое, а то «боженька язычок отрежет», «боженька накажет», – так я стала бояться бога.

На мне всегда был надет крест, и я верила, что он спасет меня от всех бед. Когда стала подрастать, меня научили креститься, а потом и молиться. С молитвой я вставала, с молитвой садилась за стол, с молитвой ложилась спать и так к этому привыкла, что если не помолюсь, вижу во сне кошмары. Мне казалось, что и учусь я в школе хорошо потому, что молюсь богу. Я и перед поступлением в училище пошла в церковь, чтобы поставить свечку.

В школе я училась вместе с двоюродной сестрой, о которой писала. Держались мы всегда уединенно от всех ребят, они это чувствовали и иногда дразнились. От этого я очень переживала и часто плакала. Нам с сестрой запрещалось петь в пост, поэтому на уроках пения приходилось сидеть, уткнувшись головой в парту, или для виду шевелить губами. Под праздник нам не разрешали играть. Вся жизнь, как колючей проволокой, была опутана запретами. Соберешься шить – «нельзя: воскресенье», в кино захочешь пойти с девчонками – «нельзя: праздник», разбалуешься, разыграешься – «нельзя: пост».

Вспоминаю сейчас все это, и так обидно за то, что столько лет будто была оторвана от мира, закрыта от него религиозными книгами. – Тая замолчала, и я почувствовала, что она очень устала от своего грустного рассказа. Мы еще походили немного молча, а потом расстались.

Перед началом летних каникул Тая прислала мне письмо – так, видно, ей было легче со мной говорить.

«Знаете, – писала Тая, – когда вы вернули нам наши тетради и я перечитала свою исповедь, я разрыдалась: мне стало так жалко себя – ведь я выложила в ней всю свою тяжесть и боль. В тот вечер я сняла с себя крест. Я много перестрадала, очень долго носила на сердце какую-то тяжесть, но главное, что меня больше всего угнетало, – это сознание того, что меня все время обманывали. Ведь это теперь мне религия безразлична, и кажется, что я никогда не верила в бога, что это было во сне.

За книгу «Поэмы мужества» спасибо, я прочитала ее, особенно большое впечатление произвела на меня «Смерть пионерки». Перечитала еще раз и «Научный атеизм», глубоко продумывая написанное.

Теперь я знаю, что нет никакого загробного мира и вообще нет ничего сверхъестественного. Не верю больше ни в сны, ни в гаданья, ни в какие суеверия. Вся эта вера нанесла мне огромную психическую травму. Осталось преодолеть только страх, который, как стрела, пронзает иногда мое сердце и рана от которой, мне кажется, не заживет никогда».

Учебный год закончился, и Тая уехала к себе в село на каникулы. Теперь приходили письма невеселые.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.