В Москве их часто можно увидеть на Арбате, возле памятников Гоголю и Пушкину, у Никитских Ворот. В Ленинграде – на углу Невского и Литейного, у кафе под неофициальным, но общеизвестным названием «Сайгон». Они молоды и никуда не торопятся. Некоторые выглядят весьма экстравагантно: серьга в ухе (как у Бориса Гребенщикова, отпустившего к тому же за время долгих заокеанских гастролей еще и косичку), пышная, похожая на пальмовый лист, прическа «ирокез», кресты, цепочки и значки... Кто-то одет попроще – давно не стиранный свитер, вытертые джинсы. «Своих» здесь все равно узнают безошибочно, и вовсе не по одежде. Как сказал один из их теоретиков, «народец небольшой образовался... Язык у нас свой. Образ жизни тоже. История, фольклор, предание – все на месте. И даже общая территория – андерграунд этот самый: зачем нам отдельный остров?»

И все-таки они островитяне, пришельцы из космоса, марсиане для очень и очень многих, для большинства. Кто-то, чья жизнь мчится, как курьерский поезд по расписанию «спальный район большого города – детсад – метро – служба и обратно», их вообще не замечает, другие относятся к ним агрессивно: «подонки», «рассадники СПИДа», – это те, кто вчера избивал и насильно остригал панков, а сегодня требует всех проституток и наркоманов собрать в резервацию и едва ли не уничтожить. Будем справедливы – среди наших героев и проституток, и наркоманов, и гомосексуалистов, в принципе, хватает. И тем не менее именно эта часть молодежи (а не другая, благополучная, та, что после школы и вступления в комсомол уверенно идет в институты) вызвала пристальное внимание кинематографистов в последнее время. Назову лишь некоторые фильмы: документальные «Хау ду ю ду» и «Исповедь. Хроника одного отчуждения», «Лимита, или Четвертый сон Веры Павловны», художественные «Асса», «Игла», «Взломщик», «Маленькая Вера»... Есть и другие – все вместе они складываются не только в яркое доказательство того, что «молодым быть очень и очень нелегко» (кстати, Ю. Подниекс за свой фильм на эту тему даже получил Государственную премию СССР), но и в красноречивую картину наших социальных – прежде всего! – нравов и обстоятельств.

Естественный интерес – какие они, эти сегодняшние странные молодые? – у кинематографистов вытесняется другим вопросом, более важным – почему они такие? И тут обнаруживаются прелюбопытные вещи.

Наши, отечественного розлива рокеры, хиппи и панки произросли, как бодлеровские «цветы зла», на абсолютно конкретной социально-политической почве сталинизма и эпохи застоя. В известном смысле, после длительных скрещиваний и экспериментов нам удалось вырастить нечто уникальное, неповторимое, не имеющее аналогов в роде человеческом. Сказанное ни в коем случае нельзя понимать как осуждение в адрес наших героев – нет, их можно только пожалеть, как живых существ, на которых против их воли проводились весьма сомнительные опыты, как гомункулов, выращенных в пробирке.

«Подставляй стаканы,
Наливай скорее,
А что будет дальше,
Ты увидишь сам.
Только мне вопросов
Не задавай:
Знай, что люди – как звери!
Все мы – как звери! В темном лесу...»

Это одна из программных песен советского рока «Звери», написанная Алексеем Рыбиным, по прозвищу Рыба. Рок – до недавнего времени альтернативная, подпольная культура молодых, в которой можно было не лгать и находить адекватное отражение своим мыслям и чувствам, в отличие от того, что предлагали официальная пропаганда и официальное искусство. Не случайно в названных фильмах на экран пришли со своими песнями Борис Гребенщиков, Виктор Цой, Константин Кинчев – лидеры популярных групп. Кинематографисты резонно решили начать разговор с молодежью на близком, родном для них языке.

«Люди и звери» – так назывался снятый в 1962 году фильм Сергея Герасимова. Согласно логике тогдашнего времени «звери» преимущественно были у них, «люди» – у нас. И вот спустя двадцать лет молодой музыкант пишет страшно безысходный текст о тотальном зверином царстве, а молодая аудитория с восторгом это принимает... Прислушаемся и к другим:

«От ненужных побед остается усталость, если завтрашний день не сулит ничего» (группа «Машина времени»).

«Моя депрессия меня гнетет не первый год» (группа «Проходной двор»). А вот отрывок из стихотворения поэта Татьяны Щербины, представительницы условно называемой пока «новой культуры»: «Приятель мой, мутант неотверделый, безумный мой собрат неукротимый! У рвоты и поноса есть пределы, и вот они. Да, вот они, родимый». Стихотворение, на мой взгляд, тоже программное, называется оно «О пределах».

Откуда же, откуда такой мрак и пессимизм, с негодованием спросят – и спрашивают! – многие, откуда такое упорное нежелание видеть позитивные стороны жизни? Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним снова, в какое время входили в сознательную жизнь наши герои. Четвертый сон Веры Павловны, еще в школе обещавший скорый и непременный рай для всех, в итоге обернулся неблагополучием каждого. Практика сурово корректировала теорию, и самые благие мечты и стремления, во имя которых Россия никогда не скупилась на жертвы, были заменены иными ценностями, требовавшими все новой и новой крови. Сталин сполна осуществил задуманное персонажем романа «Бесы» Шигалевым и распознанное пророческим гением Достоевского: Цицерону отрезали язык, Копернику выкололи глаза, Шекспира побили каменьями. Не дети – родители росли в условиях геноцида по отношению к культуре, нравственности, интеллекту, передавая страх перед властью, давлением социума своим наследникам, так сказать, с молоком матери. Индивидуальность, талант подвергались преследованию и уничтожению. Когда дети лежали в колыбели, из Союза писателей исключали Пастернака, когда они учились в школе, за тунеядство судили Бродского и выживали из страны Виктора Некрасова... Дети же на уроках литературы прилежно изучали – да и сейчас еще изучают! – коллективизацию по «Поднятой целине», ничего не зная – и сегодня не зная! – о запрещенном первоначальном финале романа, о трагедии Шолохова, которого разногласия с властью заставили замолчать на десятки лет. Подобные примеры легко умножить. Все эти процессы к тому же развивались на фоне розово-дистиллированной картины жизни, создаваемой официальной пропагандой, – феномен, особенно ярко проявивший себя в годы застоя и уподобивший нашу жизнь некоему театру абсурда.

Даже если детям повезло, и их конкретные отцы не прошли адовыми кругами лагерей и тюрем, жизнь в условиях сталинского террора, тотальной, какой-то прямой вселенской лжи обернулась тяжкими последствиями и для первых, и для вторых. «Не видеть, что происходит вокруг тебя, отнюдь не простой пассивный акт, – пишет в своих замечательных воспоминаниях Надежда Яковлевна Мандельштам. – Советские люди достигли высокой степени слепоты, и это разлагающе действовало на всю их душевную структуру. Сейчас поколение добровольных слепцов сходит на нет, и причина этого самая примитивная – возраст. Но что они передали по наследству своим потомкам?» То и передали: страх и отвращение по отношению к безжалостному молоху официальной власти («лес рубят – щепки летят»), неверие в возможность совершения гражданских поступков, стремление найти прибежище, спрятаться в беззащитном хрупком мире собственной души... Может быть, последняя вера и попытка изменить мир были убиты, когда на смену недолгой «оттепели» в начале шестидесятых пришел казавшийся вечным ледово-гробовой застой – убиты не у «шестидесятников» – те и сегодня на баррикадах размахивают знаменами, – а у «восьмидесятников», хотя тогда они лежали в колясках. Но – память, генная память, развитая у наших соотечественников так, как, возможно, ни у кого в мире...

Однако человеческое в человеке до конца не удавалось истребить ни одному тирану. И протест молодых начался с ненависти к толпе, уравниловке, массовому психозу и фанатизму, с нежелания шагать строем и петь хором. «Не хочу и не умею быть таким, как все. Этот вызов я бросаю логике вещей», – поет группа «Аукцыон». «Не такие, как все» и герои упомянутых в начале фильмов. Дина, которая заглушает депрессию наркотиками, и ее романтический возлюбленный без определенных занятий Моро из картины «Игла». Герой «Взломщика», певец – его играет солист ансамбля «Алиса» Кинчев – полуголый на сцене, в одной лишь кожаной жилетке, со странным гримом, по-настоящему живущий лишь тогда, когда под грохот рока самозабвенно выкрикивает свои тексты, и всего только существующий во всех иных ситуациях. Симпатяга Бананан из «Ассы» (еще один артист-рокер, Сергей Бугаев, по прозвищу Африка), прячущий свою природную чистоту в раскрашенный мир звуков и муляжей, далекий от той растленно-коррупционной действительности, что бушует за стенкой, как от кратеров где-нибудь на Луне. Наркотики – это ведь не только шприц и ампула, это все что угодно (секс, искусство, йога, философия), что уводит тебя от постылой реальности в воображаемый мир: «Все мы в одном кинофильме, и каждый из нас звезда. И все мы свободны делать то, что мы делать хотим. Все остальное – иллюзии, все остальное – дым» (Михаил Науменко и группа «Зоопарк»).

Безусловно, и в подобном эскапизме есть свои оборотные стороны. Проще вдеть в ухо серьгу и на все наплевать, нежели поверить если не в демократию, так хотя бы в возможность борьбы за нее, и начать делать дело. Начать хотя бы что-то делать. В этом смысле ленинградские ребята, ночами дежурящие у памятников старины, чтобы спасти их от уничтожения, и «архивный юноша» Дмитрий Юрасов, занимающийся судьбами репрессированных, вызывают не просто уважение, а восхищение. Но есть и другие, совсем другие, и они тоже плоть от плоти нашей. Они не хотят быть «как все» – в смысле как те, кто доволен своей ничтожной зарплатой и малогабаритным уютом с мещанкой женой, кто трепещет перед начальством и мечтает лишь об одном – чтобы ничего не менялось и не стало бы хуже. Они еще не понимают, что «как все» – это и вздыбленный хохолок на голове, брюки-варенки и страсть к тяжелому року, что подлинное проявление своей индивидуальности, реализация собственных творческих возможностей заключаются все-таки в чем-то другом.

О другом пути – картина режиссера Александра Сокурова «Дни затмения». В начале декабря в Москве во Дворце культуры завода имени Владимира Ильича несколько дней подряд шла шоу-премьера этого совсем не кассового, весьма сложного фильма, сопровождающаяся художественной выставкой, концертом симфо-авангарда и прочим (наподобие арт-рок-парада во время премьеры «Ассы», только в другом стиле). Сокуров, в сущности, исследует те же проблемы, что и авторы уже упоминавшихся работ, но делает это принципиально иначе, средствами философского авторского кино. Поскольку каждая работа этого режиссера – своего рода «послание человечеству» (так не без иронии заметил один критик, я же, цитируя его, иронию решительно снимаю), то суждение о «Днях затмения», минуя киноведческие подробности, будет иметь прямое отношение к предмету нашего разговора.

Дерзкие порывы души (вроде выхода на Сенатскую площадь) не к месту во «время колокольчиков», если использовать образное выражение решившего рано уйти из жизни барда Александра Башлачева. Отчаявшиеся найти свободу и красоту вовне, ищут ее внутри себя. Это вообще у нас в крови: «Каторга! Какая благодать!» – читаем у Евгении Гинзбург в «Крутом маршруте», а потом у Галича: «Я выбираю свободу Норильска и Воркуты» (поистине, такое возможно только в России!).

На чужбине, почти что в ссылке (если иметь в виду не периферию географической карты, а периферию духовного бытия), живет герой сокуровского фильма. Белокурый красавец, зачарованный принц, невесть как оказавшийся на краю земли, среди гор и пустынь. Фантасмагоричность, ирреальность его существования (вот он, советский театр абсурда «дней затмения»!) подчеркивается многими обстоятельствами: русский в непривычной, другой среде, включающей в себя иной язык, климат, обычаи, у героя загадочная профессия – изучает «ювенильную гипертонию у детей старообрядцев», его книги и научные изыскания мирно соседствуют с питоном, ползающим по убогой утвари его странного дома... Камера показывает то солдат в казарме, то сумасшедших в больнице, то танцующих на свадьбе – людские множества, спаянные некоей общей целью или общим несчастьем, в которых нет места человеку, думающему и чувствующему наособицу. Нищие хибары, босоногие дети и – монументальные серп и молот посреди дороги, наглядная агитация... Страх, тоска и – голос Брежнева, обращающегося по радио к «доблестной советской молодежи». Расстрел солдата-дезертира, не вынесшего этого ада. Как тут выжить, не сломаться, не сойти с ума?

Герой фильма, врач Дмитрий Малянов, знает ответ на этот вопрос. Он прежде всего самодостаточен, ему не скучно с самим собой, его единственная реальность – мир его души. Поэтому он отказывается покинуть этот бедный, населенный несчастными людьми уголок земли, несмотря на увещевания сестры, на пример друга, отправляющегося искать землю обетованную. Дмитрий же обрел эту землю внутри себя, поэтому весь ужас действительности над ним уже не властен. Выжить герою помогает и гармония, уже накопленная, к счастью, к моменту его рождения, собранная человечеством по крупицам на всех пепелищах своей многовековой истории, гармония эта сияет в божественных аккордах и диссонансах Шумана, Оффенбаха, Шнитке. Культурный контекст – драма человеческой души «одинокого голоса человека» (так называется еще один фильм Сокурова, снятый им по рассказу Платонова) – богат и величествен, он в итоге и поднимает душу эту из тлена и праха, делает ее бессмертной. Можно соглашаться или не соглашаться с таким типом поведения, способом жизни, как у героя фильма, – мне кажется, остаться человеком, сохранить душу живую – это уже немало. И это подчас куда труднее, чем уйти с головой в немногочисленное, но близкое по крови людское братство тех же рокеров, например.

Юность и возмужание режиссера Александра Сокурова и сценариста Юрия Арабова пришлись на «дни затмения» – эта боль не отпускает и не отпустит их, думаю, уже никогда. Отсюда то трагическое неприятие данного тебе сегодня, сейчас мира, которым пронизан их фильм. Отсюда попытка найти столь нетривиальный выход из сложившейся – не по их воле! – ситуации. Отсюда и уровень обобщения в картине, столь пугающей некоторых, – не о Дмитрии Малянове, не о себе, авторы фильма, в сущности, говорят о поколении – и говорят от его имени. В определенном смысле это действительно «послание человечеству» – рассказ-предостережение о деформации человеческого сознания, необратимом изменении структуры личности, которые могут привести нас в итоге к гибели, абсолютному краху. Предостережение это расслышано, вот мнение одного из первых зрителей: «Продуманный, выстраданный, активный протест может быть дороже идеи, воспринятой без сопротивления. В этом смысле кино Сокурова просто необходимо, это, может быть, недостающая грань общей культуры».

Безжалостный социологический срез жизни молодых представлен в другом заметном фильме, дебюте сценариста М. Хмелик и режиссера В. Пичула «Маленькая Вера». Его героиня абсолютно типична, она будто выхвачена из толпы тех ярко, не по возрасту накрашенных девочек, что часами прыгают на дискотеках, «балдеют» в кафе и барах и не утруждают свои хорошенькие головки размышлениями о жизненном предназначении, несовершенстве окружающего мира и так далее. Они разительно отличаются от иных рокеров-интеллектуалов, но у обывателя вызывают точно такое же раздражение своим вульгарным видом и отсутствием моральных запретов. Эти девочки тоже выросли такими, какие они есть, не на пустом месте: кинематографисты подробнейшим образом показывают родословную своей героини: город Мариуполь, он же Жданов, где действительность мало похожа на те прекрасные дали, куда протягивает руку каменный человек на площади, семья, где папа пьет, а мама всю себя отдает соленьям и маринадам, друзья, из всех возможных жизненных целей угадавшие пока лишь одну – удовольствие, а поскольку люди они молодые, то удовольствие сексуальное. Полуживотное, ограниченное существование маленькой Веры по-своему куда драматичнее и страшнее, чем даже покалеченные судьбы валютных проституток из «Хау ду ю ду» и наркомана из «Исповеди», хотя бы потому, что таких, как Вера, несть числа.

Итак, на нашем экране едва ли не впервые за последние десятилетия явлена миру правда о молодых – если не вся, то хотя бы верхушка этого айсберга.. Герои «времени колокольчиков» услышали свои песни, увидели самих себя со стороны. Куда они направят завтра свою энергию протеста, чем обернется их напускное (или естественное?) безразличие ко всему и вся, что не они сами? Ответа на это нет в фильмах, посвященных их судьбам. Что спасет их души, покалеченные задолго до того, как они появились на свет? Может быть, вечное, христианское, то, что на все времена, – милосердие, доброта, любовь к ближнему, возрожденное и очищенное от всего наносного понятие морали?..

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.