«И не знал Павел, что двое из них — Жигирева и Чернокозов — станут для него людьми дорогими и что в годы тяжелой болезни, ожидавшей его, они будут первой его опорой...». Так кончается одна из последних глав книги Николая Островского «Как закалялась сталь». Шура Жигирева (А. А. Жигирева) и Хрисанф Чернокозов не вымышленные герои. Александра Алексеевна скончалась в годы Великой Отечественной войны в осажденном Ленинграде, Хрисанф Павлович здравствует и по сей день. Несмотря на преклонный возраст — ему 78 лет, — старый большевик полон сил и энергии. Он директор дома отдыха нефтяников в городе Грозном.

«...Черная косоворотка, старенькая кепчонка, загорелое, худое, давно не бритое лицо с глубоко сидящими голубыми глазами...» — таким запечатлел Островский своего старшего товарища. Годы наложили свой отпечаток на Хрисанфа Павловича, но не согнули его, не сломили волю. Чернокозов в строю. Своим замечательным трудом он и других возвращает в строй.

Недавно я побывал у Хрисанфа Павловича и привез в Москву его живое слово о Николае Островском.

Летом 1928 года я приехал в Сочи, в Старомацестинский санаторий № 5. Болезнь ноги почти полгода держала меня в постели, и я надеялся хорошенько подлечиться здесь, чтобы вновь вернуться к работе.

Комната, в которую меня поместили, была уже обжита. На столе, на тумбочке лежали в беспорядке книги, журналы. Других пожитков моего отсутствующего соседа я не увидел. Окна комнаты были настежь отворены, и легкий ветерок, напоенный запахами моря, шевелил страницы раскрытой книги. Я взглянул на обложку: то был томик Максима Горького.

Я повесил кепку на гвоздь, присел на подоконник и закурил. В тени террасы кучка санаториев о чем-то оживленно спорила. Мое внимание привлек худощавый смуглый юноша, молчаливо сидевший в коляске. Глаза его были скрыты коричневыми светофильтрами, но по движению упрямо изогнутых губ я понял, что паренек внимательно прислушивается к спору. Один из споривших — рослый, атлетического сложения бритоголовый мужчина — склонился к нему, вероятно, желая узнать его мнение, и по тому, как все участники спора одновременно смолкли, я понял, что паренек пользуется здесь авторитетом.

— Скажите, сестрица, — спросил я у проходившей мимо девушки в белом халате, — кто этот хлопец? Вон там, в коляске.

Девушка взглянула по направлению моей руки, улыбнулась и сказала приветливо:

— Это ваш сосед — Микола Островский. Только он вже не хлопець. И скоро приедет его жинка Рая.

Так я впервые увидел своего молодого друга Колю Островского, будущего замечательного писателя, а вскоре познакомился и с его женой Раей, Раисой Порфирьевной Островской, с которой я переписываюсь до сего дня.

Здоровье Николая, несмотря на санаторное лечение, не улучшалось. Он уехал от матери Ольги Осиповны относительно здоровым и мог еще тогда довольно свободно ходить, но вскоре после нашей первой встречи с ним болезнь свалила Николая в постель, парализовала левую руку.

Однажды в полдень мы сидели в нашей комнате — Николай, Рая и я. Николай осколком зеркала наводил через окно солнечный зайчик на лицо своего старого приятеля Феденева, страстно увлеченного игрой в шахматы. Феденев чувствовал, как что-то ему мешает, морщился, щурился, но от доски с фигурами не отрывался. Мы до слез хохотали над ним; я изредка поглядывал на Николая и не мог поверить, что этот заразительно смеющийся двадцатичетырехлетний паренек, совсем мальчишка, прошел беспощадную школу гражданской войны, школу мужества и борьбы, и навсегда скован мучительным недугом. Вдруг Николай умолк, скуластые его щеки едва приметно побледнели, он опустил руку с зеркалом.

— Баста... — сказал он своим негромким голосом. — Товарищ Островская, кто-то обещал нам свежие газеты.

Я догадался, что у Николая начался очередной страшный приступ боли, и он хочет услать Раису, чтобы она не заметила его страданий.

Я отвернулся с тяжелым чувством. Рая ушла, а мы еще несколько минут сидели молча. Я увидел, как сквозь побелевшие пальцы его судорожно сжатого кулака проступила кровь: в ладонь впился осколок зеркала.

— Надо перевязать, Коля, — тихо сказал я. Увидев кровь, Николай удивился и разжал

руку. Он даже не ощутил пореза. Через час, обессиленный схваткой с болью, он задремал, и я тихонько вышел из комнаты. Рая встретила меня в коридоре с кипой свежих газет. Она пытливо взглянула мне в глаза и спросила тревожно:

— Ему было очень плохо, Хрисанф Павлович?

— Да, — сказал я. — Но все очень быстро прошло, уже давно прошло, дочка.

Совместная жизнь в санатории сдружила нас. Беседы наши длились часами. Очень интересовался Островский делами старых большевиков, нашей работой в подполье, становлением партии. Иногда сам начинал рассказывать. Он говорил о гражданской войне, о комсомоле, в который вступил четырнадцати неполных лет, говорил, как всегда, горячо, волнуясь.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.