Когда передвигались по Каркаралинскому округу огромные табуны скота, в юртах говаривали:

- Тюлюбай нового места ищет. Хорош скот у Тюлюбая.

Далеко ставился породистый скот бая, и гонял его девять лет Сулейман Рукунжан. Девять лет проходили медленно. Знал Рукунжан, что есть бедные и богатые, а положено это со времен Аллаха и охраняют права богатых судьи по законам Ислама. И ни разу не поднялась его рука на «чужое» и ни разу она не взяла права Тюлюбая.

Быстро донеслись первые вести о революции, но никто в кочевье не мог сказать, что такое революция. Много говорили о большом, большом начальнике «орусов» умном и справедливом, как хороший судья, и сильном, как Батыр - бай. Говорили о нем, что идет его войско защищать «джалча» от баев.

Рукунжан попал в Караганду, как попали многие «джалча». В 1924 году он бросил табуны Тюлюбая и направился в родной аул. Советская власть ему помогла, он мог теперь жить, не работая на обросшего жиром бая.

И когда пронесся по степи слух о том, что в Караганде нанимают рабочих, он пришел к секретарю партийной аульское ячейки и сказал:

- Такая новость холит. Говорят, что в Караганде строить будут...

Разузнав обо всем, он взял семью и приехал, когда в Караганде были развалины саманных домиков - следы хозяйничанья английских капиталистов. На его глазах за два года, особенно за последний год, вырос на огромной территории город со стотысячным населением, с новыми каменными стандартными и саманными домами, клубами, с тысячами бараков, банями и столовыми.

Рукунжан работал на закладке шахты. Он вез первый уголь, добытый из недр, и на его глазах были пущены в эксплуатацию 17 шахт с мощностью пластов от двух до восьми метров.

Комсомольцы ему помогли ликвидировать неграмотность. Он смог на родном языке написать в аул первое письмо.

Он брался за общественные работы, посещал политшколу, кружки и начал ходить на собрания партийной ячейки.

Рукунжан пришел на строительство чернорабочим. Когда первый раз он опустился в штрек, то боязливо оглядывался назад и смущенно смотрел на свет вольфрамки. Когда его поставили учеником забойщика, он боялся незнакомого ему угля, который больно брызгал осколками. Наконец он стал забойщиком.

Шахта первая в феврале дралась за 480 тонн в день.

Забойщик Убраев отвел в сторону кайло и устало похлопал соседа по широким плечам. Тот повернул скуластое лицо, в раскоске глаз над тоненькими бровями пробежали маленькие черные зрачки. Убраев говорил, как всегда, мягко:

- Рукунжан, наша бригада 30 вагонеток вывезла. Сегодня, как и вчера, а вчера, как и еще раньше, норму даем.

- Бек джаксы, Убаев, но можно больше давать.

И снова стонали пласты угля под ударами тяжелых увесистых кайл. И шел по третьему штреку от забоя слегка приглушенный и сдавленный стенами гул. Медленно продвигался забой по выверенным маркшрейдеровским точкам в темную, как ночь, породу.

- Мало мы даем, - говорил Рукунжан, - 80,6 в январе. Мало, ой как мало, по Арыку вода и то быстрей течет...

На шахте проводился штурмовой декадник. Утром Рукунжан участвовал в рейдах бригад, вечером надевал спецовку и шел в забой. Бригада давала до 35 вагонеток в смену.

И теперь Сулейману Рукунджану понятны слова великого учителя:

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.