По рецепту доктора Чехова

Река в том месте глубокая: один немец вскинул руки вверх, не удержался, захлебнулся и с поднятыми руками пошёл ко дну. Другой поумней был, кричит изо всех сил «капут!» и плывёт к нам.

Вышел он на берег, маленький, вертлявый, дрожит мелкой дрожью и всё одно бормочет: «капут», «капут»!

- И без тебя знаем, - говорю я, - что капут, а ты, фриц, не трать время попусту, одевайся.

Но легко сказать одевайся, когда никакой одежды у фрица нет: была да сплыла с мотоциклом. Тут мы заметили коробку, что фрицы оставили на земле.

- Это футляр от большой скрипки, контрабасом называется, - начал было объяснять мне Митька.

А я ему:

- Сами грамотные.

Не до спору было, раскрыли ящик. А там награбленного добра не перечесть. Немец трясётся и лопочет что - то по - своему:

- Нихц, нихц, - мол, я не я, и лошадь не моя.

- А это мы в штабе разберём: «Нихц или не нихц».

Теперь задача: как фрица в штаб доставить? Нагишом, что ли?! Картина для глаз не особенно приятная.

- Да, - соглашается Митька, - картина, достойная кисти Айвазовского, как сказано у Чехова.

И только он это произнёс, как хлопнет себя по лбу:

- Помнишь, говорит, Сергей Павлыч рассказывал нам чеховскую историю «Роман с контрабасом», как у одного музыканта да у хозяйской дочки воры утащили одёжу на берегу. Как тот музыкант понёс хозяйскую дочку? В футляре из - под контрабаса, что был при нём!

Долго мы не совещались. Поступили по рецепту доктора Чехова. Утеснили кое - как вещи, втиснули туда фрица, благо он был небольшого объёма, и понесли.

Пришли в штаб. Бойцы на нас смотрят: чего это мы притащили? А мы к командиру:

- Так и так, задание выполнено. «Язык» доставлен.

Раскрываем футляр, а немец в нём уж задыхаться стал, да от страха кое - какие вещички перепортил. А через два дня наша разведка донесла, что поймали мы важную птицу.

... Обеденный перерыв закончился. В лавку стучались покупатели. Старый букинист, по собственному признанию, съевший собаку на всевозможных историях, забыл обо всём и точно зачарованный слушал легенду о великой силе великого искусства.

Прощаясь с Егором Семёнычем, букинист просил его зайти вечером к нему домой: