Н он отправился в цех. Трудиться. Но как сложится его жизнь, понравится ли ему его новая роль и оправдает ли он надежды, которые на него возлагают, — согласитесь, не только от него одного зависит.

Я спросил: «Доволен ли ты своей работой?»

Он ответил: «Не очень».

Примерно одна треть вполне удовлетворена работой. Но вот что отрадно: нетипичный ответ — «Работа для меня безразлична». В семнадцать лет человек и дело еще не относятся друг к другу формально. Этому возрасту неведом взгляд: «Какая разница, что делать...» Семнадцатилетний искренне завидует «...Сашке, который работает лучше всех малолеток в цехе».

Что же он ценит прежде всего? Заработок? Нет... Легкость работы? То, что можно сберечь силы и не устать за день? Мысль об этом еще не приходит ему в голову... Два условия важны ему: были бы рядом хорошие товарищи и нужна бы была в работе смекалка.

Я задумался: хотят, чтобы работа требовала смекалки. Обоснованно ли?

Нескольких дней хватило ему, десятикласснику, чтобы стать токарем-операционником, чтобы постигнуть премудрость: вот этой кнопкой станок включается, вот сюда зажимается диск — из него потом выйдет конфорка под чайники и кастрюли для плиты-духовки (побочное производство завода). И вот он «режет», как говорят токари, диск за диском, обтачивает его с одной стороны, а напарник — с другой. Сто штук — норма. И так изо дня в день, одно и то же.

Я наблюдал, как стоит на деревянной решетке у своего станка этот русоволосый, красивый паренек. Круглые защитные очки поблескивают в облачке чугунной пыли. Горка сверкающих блинов выросла сбоку. Станок у него как гигантское корыто («Допотопный, я его на ощупь знаю»). Взять его с собою в «идеальный цех» — я предложил ему мысленно создать такой — он категорически отказался («Зачем мне старье? Я его пионерам подарил бы»).

Я сопоставил свои наблюдения с подсчетами социологов. Были изучены, выражаясь их языком, корреляционные связи между «устойчивостью выбора профессии» и «условиями работы». И оказалось, что на «устойчивость» сегодня влияет не «зарплата» (почти последнее место в шкале важности), не «осознание общественного значения труда» (ребята не хуже взрослых усвоили многие наши истины), а «разнообразие в работе» и «возможность проявлять инициативу». И вот, если этого нет, — тогда прощайте! Человек идет искать другое место.

Пять миллиардов рублей государство ежегодно теряет от текучести рабочей силы. 70 процентов увольняющихся «на другую работу» — молодежь. И почти половина ее — люди до двадцати лет. А уходят они из цеха тогда, когда характер труда ниже их возможностей. Лишь тот труд удовлетворяет нынешнего семнадцатилетнего, который позволяет применить знания, дает простор усиленной работе мысли.

Но ведь это — требование семнадцатилетнего, подумал я, а есть еще позиция завода... Новичок, пока он не станет взрослым, обходится заводу примерно в 250 рублей. На обучение 150 и ежемесячные 9 рублей — «подростковая доплата», пока не исполнится восемнадцать лет. У заводского экономиста вечная забота — перерасход зарплаты. Он ищет причины. Ага, вот она! Ученические! В голове экономиста зреет проект: «Вот бы отменить ученические, а платить, пока учится, только тариф». Экономист убеждает себя: «У меня гуманные цели. Я хочу, чтобы подросток не разочаровывался потом». С ученическими он получает 120, 130, а без них, когда выучится, — семьдесят. И кое-кто хитрит, проучится два месяца и уходит в другой цех, опять учиться («Я, может, хочу вторую профессию получить. Это же поощряется»).

Я вижу: завод считает каждый рубль. Это естественно. Завод спешит вернуть затраты. И «курс наук», который он преподносит молодому рабочему, не обучение в широком смысле слова, а торопливое натаскивание одной-двум операциям («Вот эти семь гаек на конвейере — твои... Вот эти диски режут так. И давай работай, работай!»).

И юный рабочий работает. И возвращает заводу затраты на него. Но каким образом? Его норма выработки еле достигает 80 процентов. Какая же от семнадцатилетнего польза?

Я представил: дела на заводе, где я побывал, идут не гладко, за год сменяется тридцать процентов рабочих. Люди приходят и уходят, а надо давать план, надо, чтобы кто-то не отворачивался от старого станка (новых на всех не хватает). Взрослый рабочий воспротивится, а семнадцатилетнему «сам бог велел так начинать». Взрослому, квалифицированному ручная, примитивная работа «не с руки», а пареньку, вчерашнему школьнику, «сгодится».

Скажу так: семнадцатилетний рабочий крепко помогает сегодня заводу. Но какой ценой?

Когда мы смотрим на него, как на «временного рабочего» («Чего стараться, он все равно уйдет...»), и когда мы решаем с помощью его рук свои сиюминутные заботы («Диски резать ума не надо, но у нас тут узкое место»), — когда мы вот так глядим на него, не совершаем ли мы непоправимую ошибку? Ведь мы невольно оставляем у человека впечатление: «Верно говорили: быть рабочим не очень интересно...»

...Я продолжал путешествие в мир заводского паренька. Я видел: вот он стоит у станка, руки его автоматически выполняют знакомую работу. Но ведь это не машина, это живая душа. Как она себя чувствует здесь, в цехе, среди людей? Помните? Главное в работе — «смекалка», но еще важнее — «хорошие товарищи». Что он имел в виду?

У семнадцатилетнего на заводе свои обязанности, свои права и возможности. Есть радости, печали, конфликты. Есть свои друзья и противники, начальники и наставники. Свой мир. И в нем он что-то принимает всей душой, а с чем-то никак не может согласиться.

И прежде всего он, конечно, любит своих приятелей. Он отказался пойти в другой цех, где в два раза большие заработки, когда я поставил условие: «Там не будет таких друзей, как здесь». В каждом из них он находит что-то такое, что ему крайне нужно самому. Ему пока никак не обойтись без «Валерки-парашютиста», который обожает самолеты и летчика Мартемьянова. Ему очень нужен этот смелый мальчишка в старой курточке с «крылышками» на рукаве, который уже прыгнул 41 раз с парашютом (в 17 лет!). Ему нужен другой паренек, долговязый, с такими большими руками, что не у всякого взрослого встретишь, с басовитым голосом и решительными манерами, — он его про себя называет «Сережкой-сердитым» и мысленно ужасается, как можно так отважно спорить с мастером. Но именно за этого задиру он поднял руку, когда выбирали комсорга... И, безусловно, ему трудно представить, как он расстанется с «Ваней-тихим», который так же, как он, второй год «режет диски», не выполняет норму выработки. От этой работы Ваня сник и все жалуется. Но не зло, как «Сережка-сердитый», не ругает мастеров, как тот, а миролюбиво. И живет весь день без улыбки.

Не обойтись ему без друзей. И сам он нужен им. Хотя еще не очень осознает это.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.