Первое собрание

Здесь, в Лимбурге, где во время забастовки попы в Маасстрихте и штрейкбрехеры с фабрики фарфора расхаживали по улицам, вооруженные крестами и дубинками а сорганизованные в Сент - Михиэле полицейские молодцы яростно стреляли по бегущим забастовщикам, здесь, понятно, не будут церемониться, если честь «короля Христа» подвергается опасности. «И здесь, - думает Антон Моленар, горько вздыхая, - сижу я уже целых три года. Нужно попытаться вести работу среди товарищей, чье сознание еще в ранней юности было отравлена молитвами, бесконечными литаниями, катехизисами и таинством святого причастия».

Антон Моленар ненавидит это место, куда его семья переселилась после того, как отец в течение трех лет оставался без работы в Утрехте. Он ненавидит рудники, свою работу на них, ненавидит людей и с вожделением вспоминает о своем детстве в Роттердаме и годах, проведенных им в качестве пионера в организации.

Пусть в семье царила бедность, ужасная бедность, часто не было ни кусочка хлеба и они все лежали с пустыми животами в убогой комнатушке, куда сквозь решетки окон холодно заглядывали звезды.

Но что за отличные товарищи собирались в те времена у отца! Длинный Пинес, который, когда ему не выдали пособия безработного, вышел без штанов на улицу, чем вызвал ужасный скандал. Нелис Мартене, которого лишили пособия безработного и который спокойно протелефонировал в отель «Атлантик» и заказал шесть великолепных обедов, доставленных ему на дом в автомобиле. Рыжий Гарит, взобравшийся в порту на бревна и оглушительно произносивший в рупор товарищам революционную речь, пока полицейские их всех не разогнали резиновыми дубинками.

Что за прекрасные были вечера, когда выступала труппа агитпропа и они - маленькие плутишки - со своими красными галстуками сидели в зале в первых рядах и сонными, но напряженными глазами следили сквозь завесу из табачного дыма за игрой своих старших товарищей.

А теперь? О, конечно отец не изменился, он остался тем же хорошим коммунистом, тем же лучшим товарищем Антона, беседующим с ним и рассказывающим ему, как в действительности обстоит здесь дело с «королем Христом».

Антону известно что отец занят созданием здесь базиса профсоюзной революционной оппозиции. Но все это нужно производить с большими предосторожностями, в подполье.

Антону Моленару приходится самому подумать о заполнении своего досуга после восьмичасовой монотонной работы у конвейера на холодном сквозняке, под оглушительный грохот нагружаемых наверху вагонеток. Он и его товарищи в течение восьми часов в черной массе проходящего мимо них конвейером угля выискивают серые камни, И за каждую корзину таких камней штейгер платит им один цент.

В первое время было довольно трудно. Местные жители питают врожденную вражду ко всякому, кто говорит на другом наречии, и нужно очень глубоко врасти в здешний быт, чтобы получить удовольствие в игре в тяжелые деревянные шары где - нибудь на клочке болотной почвы, позади кабака. Если у вас нет случайно никакой знакомой девушки, чтобы вместе с ней пойти гулять в лес (а девушка всегда пожелает увериться в том, что вы - католик, иначе она не сможет, в случае нужды, выйти за вас замуж), то тогда вам не остается никаких иных удовольствий кроме кабака, кино, футбола или - если у вас есть смелость - контрабанды и браконьерства.

Но отец твердит Антону, что он всегда успеет попасть под пулю, и указывает на случай с тремя парнями из Румпена, которых незадолго перед тем ночью хладнокровно застрелил графский лесничий и закопал в яму так, что их трупы были обнаружены лишь спустя три недели.

- Нам надлежит беречь те немногие силы, которые у нас имеются, милый, - говорит отец, - и может быть тебе еще придется наглотаться свинцовых бобов, когда и здесь, в Нидерландах, в один прекрасный день по - настоящему заварится дело.

Антон хорошо запомнил день, когда он впервые спустился в недра земли! Получив ручную лампу и подвесив к поясу кривую кирку, он вместе с двумя тысячами товарищей ждет на мостике, когда его группе придет очередь спускаться.

Дважды раздается звон сигнального колокола, и лифт выносит на поверхность земли сорок парней с лицами и руками, черными от угольной пыли. Затем длинный ряд ожидающих приходит в движение и увлекает за собой Антона к месту, где надсмотрщик принимает от рабочих их жетоны (это делается для того, чтобы вечером быть уверенным в том, что под землей не осталось ни одного человека). Около самой шахты его товарищи зажигают свои лампы, решетчатая дверка открывается, и сорок человек набиваются в четыре тесных отделения лифта, по десять в каждое. Опять два раза звонит колокол, и они начинают спускаться вниз, на глубину четырехсот метров, испытывая чувство, точно они качаются на качелях. Наконец лифт останавливается, и они выходят в освещенный электричеством, с высоким потолком коридор при подземной станции; здесь стоят вагонетки, локомотивы и работающие под землей лошади, которым до самой смерти уже не подняться на поверхность земли.

Сначала идут каменные галереи, где еще есть чем дышать, но дальше их сменяют земляные, где воздух сгущен, где стены покрыты беловатыми узорами плесени, причудливо светящимися при свете ламп. Затем наступает совершенно фантастический адский путь сквозь слои угля к месту работы. Приходится, зажав ручку лампы в зубах, ползти, съезжать на самодвижущихся платформах туда, где в низкой галерее забойщики полу - на - коленях, полулежа под оглушительный грохот пневматических молотов атакуют угольный пласт.

Но ко всему этому привыкаешь. Привыкаешь к жгучему зуду, вызываемому в теле угольной пылью, проникающей сквозь потные поры кожи. Не так легковерно относишься к шуткам взрослых товарищей, любящих разыграть дурака из новичка.

Привыкаешь к тому, что на перекрестке коридоров приходится из духоты вдруг попадать под холодный дождь, насквозь промачивающий вспотевшую кожу. Привыкаешь к тревожному кличу «берегись!», когда балки сводов вдруг начинают трещать под слоем земли и камней в 400 м. толщины. Привыкаешь к окрикам и ругательствам надсмотрщиков и штейгеров и к понуканиям старших товарищей, не жалеющих младших, если дело идет о получении помимо сдельной платы, которая неизменно уменьшается, еще недельного вознаграждения за сверхвыработку.

Но Антон учится здесь специальности; ему остается еще несколько месяцев, и он станет квалифицированным забойщиком. В своем воображении Антон Моленар уже рисует себе, что он - специалист - забойщик, будет работать не здесь, в этих проклятых рудниках, принадлежащих капиталистическому государству - маленькой глупой Голландии, - но что он как специалист отдаст свой опыт и свою рабочую энергию великому отечеству рабочих всего мира - Советскому союзу.

Но к несчастью Антон не лимбуржец, воспитывавшийся в монастырской школе, но роттердамец, прошедший школу длинного Пинеса и рыжего Гарита, а у таких ребят есть обыкновение раскрывать рот значительно шире, чем это угодно надсмотрщикам и управляющим.

Штейгеры знают, что забойщики углубились на несколько метров, не имея предохранитель - пых подпорок, но и сами рабочие должны понимать, какой они себя подвергают опасности: они достаточно опытны для этого.

Им известно, что за последнее время «Эмма» получила название шахтерского кладбища и что почти не проходит ни одного дня, чтобы не придавило камнями кого - нибудь из рабочих. Когда они в погоне за наживой ставят на карту собственную жизнь, Антон не может им в этом мешать, но когда они хотят его самого заставить рисковать жизнью и работать в месте, где еще сегодня утром синий оттенок пламени лампы указал на наличие подземного газа и Ламповое стекло лопнуло, а новым его не заменили, тогда он спокойно и решительно идет к надсмотрщику и указывает ему на рудниковый регламент, по которому в таких случаях полагается выдавать другую лампу.