- Ты просто стараешься себя в этом уверить, - сказала она убежденно, - а на самом деле - ничего подобного.

Она допускала, что я не хотел ее обидеть, - ведь верно же? Но все - таки мне не следовало так поступать именно потому, что я только обманываю себя, а на самом деле ничего не чувствую...

- Никакой любви, - прибавила она, помолчав, и я почувствовал, что она покраснела.

Вместо ответа я взял ее руку и провел ею по своему лицу, по глазам. Она не отняла руки, и несколько минут мы сидели молча на моей парте, в полутемном классе. Мы сидели в классе, где меня спрашивали и я «плавал», где я стоял у доски и решал теоремы, на моей парте в которой еще лежали скомканные шпаргалки. Это было странно. Но как хорошо! Не могу передать, как мне было хорошо в эту минуту!

Потом мне показалось, что кто - то громко дышит в углу, я обернулся и увидел Ромашку. Не знаю, почему он так громко дышал, но у него был необыкновенно подлый вид. Разумеется, он сразу понял, что мы заметили его. Он что - то пробормотал и подошел к нам с вялой улыбкой:

- Григорьев, что ж ты меня не познакомишь?

Я встал. Должно быть, у меня был не особенно приветливый вид, потому что он испуганно заморгал и вышел. Это было довольно смешно, что он сразу так испугался. Мы оба прыснули, и Катька сказала, что он похож на Урия Гипа, еще «а сову, рыжую, с крючковатым носом и круглыми глазами. Она угадала: Ромашку в классе иногда дразнили совой. Мы вернулись в зал.

Танцы уже кончились, и началось концертное отделение - отрывки из «Ревизора», которого репетировал наш школьный театр.

Мы сидели с Катькой в третьем ряду, но ничего не слышали. По крайней мере, я. По - моему, и она тоже. Я шепнул ей:

- Мы еще поговорим, хорошо? Она серьезно посмотрела на меня и кивнула.

Это случилось со мной не в первый раз, что жизнь, которая шла одним путем, скажем, по прямой, вдруг делала крутой поворот и начинались «бочки», «иммельманы».

Вот как начался очередной поворот: мы с Катькой назначили свидание на Ружейной, у жестяной мастерской, - и она не пришла.

Все не ладилось в этот печальный день! Я удрал с шестого урока - это было глупо, потому что Лихо обещал после занятий раздать домашние сочинения. Мне хотелось обдумать наш разговор. Но где тут думать, если через несколько минут я замерз, как собака, и только и делал, что зверски топал ногами и хватался за нос да за уши.

Прошел уже целый час. Тихо было в переулке, только маленький носатый жестяник несколько раз выходил из своей мастерской и смотрел на меня с пугливым, подозрительным видом. Я повернулся к нему спиной, но это, кажется, только усилило его подозрения. Я перешел на другую сторону, а он все стоял у порога в клубах пара, как бог на потолке энского собора. Пришлось спуститься вниз, к Тверской... Уже пообедали, когда я вернулся в школу. Я пошел на кухню - погреться - и получил от повара нагоняй и тарелку теплой картошки. Мое сочинение Лихо отдал Ромашке.

Я был расстроен и поэтому не обратил внимания на то, с каким волнением встретил меня Ромашка. Он просто завертелся, когда я вошел в библиотеку, где мы имели обыкновение учить уроки.

- Вот Лихосел, так Лихосел, - сказал он заискивающе. - На твоем месте я бы пожаловался.

Я перелистал свою работу. Вдоль каждой страницы шла красная черта, а в конце было написано: «Идеализм. Чрезвычайно слабо».

Я равнодушно сказал: «Дурак», - захлопнул тетрадь и вышел.

Ромашка побежал за мной. Удивительно, как он юлил сегодня, забегал вперед, заглядывал мне в лицо! Должно быть, он был рад, что я так сел со своим сочинением. Мне и в голову не приходила истинная причина его поведения.

На другой день после завтрака я позвонил Кате - и неудачно. Подошел ее отец, Николай Антоныч:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.