... Сын растет, как все сыновья, - неожиданно. Кажется, еще вчера задавал он наивные «почему?» Помню, как в первую свою сознательную зиму, неуклюже осваивая валенки, огорошил вопросом: «А почему у лошадки колесиков нет?» (Это он так воспринял сани-розвальни, которые возница пробовал по первому снегу.) Время усложняет вопросы. А рядом, по-своему перерабатывая их, поднимается, складывается человек, жадно впитывая то, что дают учителя, товарищи, книги. Книги... Вот, кажется, и просмотрел момент, когда от сказок, детских стихов Маршака и гордого Мальчиша-Кибальчиша Гайдара подобрался сын к тем рядам на полках домашней библиотеки, которые сопровождают человека в отрочестве: тут Жюль Верн, Иван Ефремов, Александр Беляев, а дальше - Джованьоли, Этель Лилиан Войнич, Николай Островский... Не рано ли? Поймет ли? Не проскочит ли в его голове Павка Корчагин между героями Конан Дойля? Захотелось и помочь да и самому еще раз заглянуть в те страницы, которые много раз волновали прежде....«Овода» начали читать вслух, сменяя друг друга. С непривычки сын нервничал, но скоро, захваченные ритмом и удивительным миром книги, мы уже не слышали своих голосов, а путешествовали вместе с Артуром и Монтанелли по Альпам, переживали разрыв Овода с Джеммой, ненавидели низость иезуитов. Дочитывал он один. У меня не хватало времени, а у него терпения, чтобы дождаться, пока оно появится. И однажды вечером я услышал от него вопрос, который и заставил написать то, о чем хочу рассказать. Вопрос был законным, хотя и неожиданным: «Скажи, а сейчас такие, как Овод, есть?» Я искал в памяти имена, лица. Хотелось ответить веско и убедительно.

- Конечно, есть! Их много, и об одном из таких людей я расскажу. И в тот вечер, перебирая записи, которые делал во время далекой зарубежной командировки, я рассказал сыну про Овода наших дней, Овода, который живет в Уругвае...... Имя Аурелио Гонсалеса я впервые услышал в кабинете директора боевой газеты коммунистов Уругвая «Эль Популар». Эдуарде Виэра - бессменный руководитель небольшого коллектива газетчиков - рассказывал о своих делах, горестях и радостях. Вот уже десятый год живет и борется газета. У нее много друзей из среды рабочих, интеллигенции, студенчества. В те дни, когда газету берутся распространять сами читатели, тираж вырастает почти в три раза. А обычно, ногда ее судьба в руках продавцов газет, они принимают сдерживающие меры, продают номера в менее выгодное время, препятствуют росту популярности газеты. Спокойно, сдержанно рассказывает Эдуардо Виэра о героических буднях газеты, о кипучей деятельности своих товарищей. Каждый из двадцати сотрудников газеты мог бы получать втрое больше, позарься он на многочисленные предложения боссов соседних буржуазных изданий.

- Наша зарплата установлена партией на уровне средней зарплаты рабочего Уругвая. Тан что в этом смысле мы - предприятие невыгодное для журналиста, - шутит товарищ Виэра. Но потом уже серьезно говорит: - За эти годы партия выковала новый тип газетчика - энтузиаста, бессребреника, борца. Вы еще не знакомы с нашим фотографом? О, Аурелио Гонсалес - человек удивительный, человек-легенда! Спросите о нем у любого рабочего Монтевидео, да и не только в столице, и вы услышите: «А, наш гальего!» (Наш испанец.) Если бы его выдвинули сегодня в парламент, он получил бы очень много голосов. Этот человек вездесущ. Кажется, нет такой забастовки, демонстрации, схватки с полицией, в которой бы не участвовал, которую бы не заснял Аурелио. Фотоаппарат - его оружие, он всегда в наиболее трудных и наиболее опасных местах. Уже много раз Гонсалеса арестовывали, но всегда под напором требований рабочих, студенчества, журналистов его выпускали. Полиция его хорошо знает, ненавидит и боится. Часто в разгаре работы у Аурелио возникает альтернатива: снимать или обороняться? Он выбирает только в такой последовательности: сначала снимать, потом обороняться. Для Гонсалеса как для профессионала нет невозможного. Пожалуй, о его жизни можно было бы снять детективный фильм или написать книгу-боевик, где будут фигурировать погони, выстрелы, удивительные прыжки, сверхизобретательная хитрость. Однажды ночью для того, чтобы снять важный кадр, он прыгал в центре города с крыши на крышу, а когда наутро посмотрели, где это было, то ужаснулись не тольно мы, но и он сам. Как ни парадоксально, в Уругвае до сих пор существуют дуэли. Знатные господа позволяют себе стреляться. Для газеты, живущей в условиях острейшей конкурентной борьбы, мог бы пригодиться разоблачительный снимок одной такой дуэли видного государственного деятеля с армейским генералом. Мы не давали задания Гонсалесу. Он действовал на свой страх и риск. Ни один журналист даже не мыслил попасть на эту дуэль, а вот Аурелио был там. Никто не знает, как ему это удалось. Позднее он рассказал, что преодолел все препоны в багажнике «Скорой помощи», вызванной к этому месту...

- И вместе с тем, - продолжал товарищ Виэра, - Гонсалес не гусар, не искатель приключений, он человек большого мужества, удивительной выдержки и убежденности. Его работа - яркая иллюстрация того, что наша газета не зря выбрала своим эпиграфом знаменитые слова национального героя Уругвая Хосе Артигаса: «Мои враги лишь те, кто противится счастью народа». Несколько месяцев тому назад имя Аурелио Гонсалеса прозвучало на всю страну. Во время одной из демонстраций протеста у здания посольства США полицейский выстрелил в нашего Аурелио. К счастью, пуля пропела мимо. И, может быть, потому дрогнула рука убийцы-полицейского, что в тот самый момент, когда он целил в лицо беззащитного фотографа, Аурелио хладнокровно снимал его своей камерой «Киев». Газета получила грозный обвинительный документ, на основании которого «Эль Популар» возбудила уголовное дело против полицейского. Гневом отозвались сердца наших читателей на это покушение. Буржуазная Фемида долго не решалась оправдать действия блюстителя порядка, но своя, хотя и грязная, рубашка ближе к телу... Конечно, они найдут способ защитить верного слугу. Но мужество Аурелио Гонсалеса вновь доставило им немало хлопот. Казавшийся вначале спокойным, товарищ Эдуардо Виэра разволновался. Мы тоже были взволнованы.

- Можно ли повидать товарища Гонсалеса?

- Конечно! - Директор позвонил и получил ответ, что Аурелио на задании. - Да, это теперь, наверное, надолго. Ведь через несколько дней у нас манифестация и грандиозный митинг во дворце спортивного клуба «Пеньяроль». Идет подготовка, но Гонсалеса вы обязательно увидите. Нас никто не знакомил с легендарным фотографом. Это получилось само собой. Мы стремились как можно больше увидеть и узнать жизнь страны, а он был ее активным участником и летописцем.... После беседы с руководителями Федерации, университетских студентов мы вышли на площадь, которая кипела студенческим людом. Был митинг будущих химиков, медиков, архитекторов, юристов. Огромное полотнище с лозунгом натянуто десятками рук. Лестница при входе в университет - трибуна, улица - благодатная аудитория, которую точно поджигают речи очередных ораторов. Толпа пестра, мелькают белые халаты стоматологов, яркие шарфы студенток. Оратор на трибуне говорит о том, что национальный банк задолжал университету за прошлый год 78 миллионов песо. Он критикует военных за препятствия, которые чинятся студентам-медикам в военных клиниках и госпиталях. Молодежь слушает, одобряет, негодует. А улица с обеих сторон оцеплена полицейскими. Они внимательно наблюдают, но пока не вмешиваются. Вот мимо полицейских проходит невысокий черноволосый человек с фотоаппаратом. Судя по реакции, он знаком и полицейским и студентам. Одни встречают его кривыми ухмылками, другие - радостными возгласами. Нам шепнули, что это и есть Гонсалес. Аурелио работает без суеты. Безошибочно выбирает место. Снимает немного. Для газеты пойдет один-два кадра. Надо действовать наверняка. Как мы потом убедились, это его особый стиль. Он не похож на обычно мечущихся фоторепортеров. Как будто и не торопится, но именно «Эль Популар» получит уникальные, высокопрофессиональные снимки раньше других. Студенческая демонстрация - лишь маленький ручеек в могучем потоке борьбы трудящихся Уругвая за свои права, за национальное достоинство, за демократию. 18 июня 1965 года Монтевидео был буквально заклеен яркими лозунгами, плакатами, призывающими на митинг во дворец спорта клуба «Пеньяроль». На площадях разбрасывают листовки. В этот день пролетариат Уругвая, его профсоюзы, революционная молодежь демонстрировали свою сплоченность и силу. Кажется, многотысячный зал «Пеньяроль» уже заполнен до отказа, а делегации продолжают прибывать. Трибуна украшена флагами Уругвая и Кубы. Над сценой слева и справа полотнища с портретами Фиделя Кастро, а по балкону пламенные лозунги: «Революционное движение Уругвая - с Кубой!», «Да здравствует Доминиканская республика!». За несколько дней до митинга буржуазное правительство Уругвая специальным декретом запретило проведение на своей территории континентального конгресса солидарности с Кубой. Народ ответил на антиконституционный декрет митингом 18 июня. Словно электрическим разрядом, полоснула зал пламенная речь первого секретаря Компартии Уругвая Роднея Арисменди.

- Куба - си! Янки - но! - как один человек, скандировал огромный зал. Далеко за полночь затянулся митинг, а рано утром рабочий столицы уже мог узнать подробности в очередном номере «Эль Популар» с великолепными снимками Аурелио Гонсалеса. Как-то рано утром Аурелио пришел к нам в гости в приморскую гостиницу. Беседа наладилась не сразу. Боевой, бесстрашный в работе, он явно смущался, когда мы спрашивали о нем, о его делах. Все время сворачивал разговор на другие темы. Увидел мой фотоаппарат. Похвалил. Сказал, что очень быстро привыкает к своим рабочим инструментам, только часто приходится расставаться с ними.

- Почему? Недобро усмехнулся. Темно-карие, глубоко посаженные глаза стали будто еще темнее.

- Помогают «джентльмены» из полиции! При всяком удобном случае вырывают аппарат, бьют об асфальт, топчут ногами. Мы ведь старые знакомые... Это последний, - он любовно погладил свой «Киев», - берегу. Подарок делегации советских журналистов. Почти год у меня держится.

- Товарищ Виэра рассказал нам о вашем подвиге. О последней стычке с полицией. Как это было?

- Подвиг?...-Он удивленно вскинул глаза. Помолчал... - Какой же это подвиг? Работа, как и у всех наших товарищей.... Это было 4 мая. Народ вышел на улицы. В основном молодежь - студенты, учащиеся. Газеты принесли весть о новых преступлениях янки в Санто-Доминго. Собрались у посольства США, у здания авиакомпании «Пан-Америкэн», у оффиса «Дженерал электрик». Скандировали лозунги. Кто-то запустил бутылкой с чернилами в стену посольства янки под самым гербом этих миротворцев. Я, как всегда, снимал. Нагрянула полиция. Пошли в ход дубинки, но разогнать молодежь не удалось. Уже в одиннадцатом часу, когда закончился митинг, стихийно возникла демонстрация. Строились в колонны, запевали песни, двинулись к памятнику Хосе Артигаса. Я шел вместе с ними. И вновь навстречу полиция. Свирепые лица, вздыбленные кони. На этот раз в ход пустили не только дубинки. Раздались выстрелы. Упала, обливаясь кровью, юная девушка. Ранили посла Доминиканской республики. Толпа дрогнула. Побежали... Я увидел мордастого, с перекошенным злобой лицом полицейского. Он стрелял в одного комсомольца. По черным усам, по холеному широкому лицу, грузноватой фигуре я узнал Хосе Луиста Телечеа, агента политической полиции, и вскинул свой аппарат. Он тоже узнал меня. Повернулся в мою сторону. Вспышки грянули почти одновременно. Кажется, моя была все же чуть раньше и ослепила его. Я отпрянул за машину. Он побежал, стреляя на ходу. В этот вечер мне удалось заснять его еще раз. Наутро два снимка-обвинения легли на стол директора газеты. Должен признаться читателю, что Вассказ Аурелио не был так полон. риходилось вытягивать подробности, задавая множество вопросов. Этот удивительный человек, спокойно заглянувший в лицо смерти, был застенчив. Но постепенно разговорился.

- Каи вы уже поняли, это не первая моя встреча с полицией. Не впервые я столкнулся и с Хосе Телечеа. «Красавчии» Хосе мог видеть меня еще несколько лет назад, когда я снимал знаменитый марш протеста в Пунта-дель-Эсте, где заседание ОАГ принимало позорное решение о раз-Кыве дипломатических отношений с убой. Это была памятная работа - я снимал участников марша чуть ли не из-под брюха лошади полицейского. Мы могли встретиться и в бурные сентябрьские дни 1964 года. Тогда прогрессивный, трудовой Уругвай грудью встал на защиту своего права дружить и сотрудничать с революционной Кубой, под нажимом янки буржуазное правительство страны все же приняло решение о разрыве дипломатических отношении с островом Свободы. Приняло, но долго не решалось его осуществить, опасаясь народного гнева. И хотя отъезд кубинского посла стремились тщательно замолчать, хотя на ноги была поставлена вся полиция, они не смогли сдержать бурного проявления революционной солидарности, невиданной волны протеста против посягательства на демократические завоевания трудящихся. Отдавая дань уважения кубинской революции, демонстрируя свое презрение к несправедливому решению, люди вышли на улицы столицы. К аэропорту двинулись рабочие, студенты, учащиеся. Над колоннами людей и машин взвились флаги Уругвая и Кубы, транспаранты, лозунги. Это было красочное и грозное зрелище. Многотысячная демонстрация кольцом охватывала аэропорт. Конная полиция и войска не сразу решились атаковать. Но вот раздались выстрелы, в воздухе мелькнули палаши и сабли. Это конники лавой рванулись на демонстрантов. Кое-кто из провожающих не выдержал, но многие пошли навстречу опасности. Я успел снять молодого парня, который палкой отбивался от полицейского. Во многих местах карателей встречали камнями. Монтевидео кипел возмущением и гневом, особенно упорным было сопротивление студенчества. Я поспешил в университет, который к тому времени был захвачен революционными студентами. На три дня университет стал настоящей крепостью. Все двери задраены, железные ворота университетского двора тщательно забаррикадированы. Полиция окружила университет, пыталась штурмовать, но веяний раз откатывалась под градом камней и битого кирпича. С крыш университетских корпусов, из окон факультетских зданий разила полицейских студенческая «артиллерия». Не помогали ни угрозы, ни пули, ни слезоточивые газы. Десятки, сотни кадров пленки, многочисленные снимки в «Эль Популар» навсегда запечатлели мужество студентов, позор и бессилие вооруженных палачей. Понятно, им не нравится красоваться в газете в такой роли. Естественно, после этого - очередная встреча в полицейском участке, мрачные часы за тюремной решеткой.

- Аурелио, скажите, а когда вам впервые пришлось познакомиться с полицейским «сервисом»?

- О, это было очень давно и довольно далеко от этих мест. Я родился в Северной Африке, в Испанском Марокко. Мне едва исполнилось 7 лет, когда умер отец. На плечи матери лег тяжелый груз - восемь сыновей. Не все достигли совершеннолетия. Один умер от туберкулеза. Шли годы, братья один за другим уходили в армию. Я не хотел служить генералу Франко и однажды ночью, незадолго до призыва, бежал из дому, перейдя границу Французсного Маронко. Мой план казался простым - попытаться сесть на пароход и уехать подальше от повседневной солдатской муштры, от наглых янки, которые вели себя, как хозяева. Но когда план, казалось, был близок и осуществлению, случилось непредвиденное. В Касабланке я был схвачен французской полицией и брошен в тюрьму. Выбор предложили небогатый: или с иностранным легионом во Вьетнам, или передача испанским властям, и тогда уже тюрьма. Я предпочел все же последнее н на несколько месяцев поселился в каменном мешке. Участь моя решилась по необходимости - Франко нужны солдаты. Едва повидавшись с матерью, оказался на военно-морскной базе одного из Канарских островов. Служил в морской пехоте. Острова -земной рай: горы, долины, пальмы, фрукты, ласковое солнце. Только люди - рабы. Крестьянин-арендатор, как в тисках, между аэропортами и базами. А над местными хозяевами еще один босс - вездесущие янки с ревом реактивных самолетов, с грохотом якорных цепей своих авианосцев. Годы военной службы видятся теперь как кошмарный сон. Они лишь укрепили меня в прежних намерениях. Едва сброшена ненавистная форма - вновь поиски путей побега. Наконец мне удалось проникнуть на итальянское судно, забиться в трюм. Обнаружили «пассажира» только на третий день плавания. Капитан был разгневан, он твердо заявил, что при первой же остановке передаст меня полиции Рио-де-Жанейро для отправки в Марокко. Меня спасло то, что они ничего не знали о моем прошлом. Первый помощник капитана оназал-ся сердобольным и, как можно было понять из одной беседы, прогрессивным человеком. Он уговорил капитана не выдавать меня, а просто спустить на берег в одном из портов. На двенадцатый день плавания корабль встал на якорь в Монтевидео. «Это Уругвай, - сказали мне, - убирайся и живи, как знаешь». Был ноябрь 1952 года, 14 ноября. Между прочим, день моего рождения. Здесь я действительно как бы заново родился, здесь моя новая родина. Аурелио Гонсалес прервал рассказ и подошел и окну, за которым шумел проснувшийся город. Тянулись к солнцу, заглядывая в окна верхних этажей, могучие ветви пальм. Над ними белели корпуса фешенебельных отелей, крыши которых в беспорядке увенчаны частоколом телевизионных антенн. И хотя океан (вернее, то место, где впадает в него Ла-Плата) не виден из нашего окна, но величавое дыхание, спокойный и вечный ритм волны ощущаешь всюду.

- Правда, красив наш город, - сказал Гонсалес, не спрашивая, а утверждая. - А мы хотим, чтобы был еще краше и чтобы не янки и их пособники владели здесь всем, а те, кто выходит на улицы с лозунгами труда и братства.

- Ну, а как же дальше, Аурелио? - тронул я его за плечо. - Что было после того, как сошел с корабля?

- Было всякое... Отлично помнится все. Я ступил на эту землю днем, в 2.30. Шел дождь. Настроение смутное - под стать погоде. Без денег, без крова - один в незнакомом городе. Первые три дня спал на улице. Пытался получить мелочишку за привокзальные услуги. Искал антифранкистскую организацию. Наконец наткнулся на плакат, призывающий испанцев на митинг. Пришел по указанному адресу, поведал о своих сложностях товарищам. После митинга направили в гостиницу. Платили за меня несколько недель. Я вернул деньги, как только нашел работу. Устроился на сталелитейный завод. Начал неплохо зарабатывать. Но потом пришла беда. По неопытности схватился голыми руками за неостывшую поковку. Страшный ожог, месяц в больнице, операция, потеря работы. Было от чего прийти в отчаяние. Помогли новые товарищи - рабочие, с которыми познакомился на заводе. С их помощью удалось купить плохонький фотоаппарат. Снимал похороны, свадьбы. Перебивался на случайных заказах. Несколько раз приносил свои работы в еженедельник коммунистической партии «Хустисиа». У них не было своего фотокорреспондента. Снимки принимали охотно. Девять лет назад вступил в ряды Коммунистической партии Уругвая. За меня поручились товарищи, знавшие меня еще по металлургическому заводу. Ну, а когда открылась газета «Эль Популар», пригласили в ней работать. Это был счастливейший день в моей жизни. Вот, кажется, и все. - Аурелио посмотрел на часы. Мы поняли, что пора расставаться. Его ждало очередное задание редакции, а нас - встречи с комсомольцами Монтевидео. Наш переводчик Виктор Дехтярь приколол ему на память значок с профилем Ильича.

- Просить неудобно, но если есть, дайте второй для моего сына Фернандо. Ему ведь уже семь лет... Мы охотно выполнили просьбу. Из гостиницы выходили все вместе. После полумрака коридоров. солнце показалось особенно ярким.

- Какую выдержку ставить, Аурелио? - спросил я, поднимая фотоаппарат. Он назвал цифру уверенно, но тут же засмущался, заметив, что объектив направлен на него. Фотограф-легенда сам фотографироваться не привык...

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.