С детства памятный напев...» – в том, что напев этот памятен каждому из нас, можно не сомневаться: давным-давно обошел он полсвета. Проиграйте первую музыкальную фразу, а если нет под рукой музыкального инструмента или не умеете играть, процитируйте первую строчку, – слова подхватят, продолжат. Мелодия и стихи неотделимы и равнозначны в своей популярности.

Но многие ли знают о том, что это не безымянная народная песня, каковой она считается? Многие ли знают, что «Цыганская венгерка», написанная Аполлоном Григорьевым в 1857 году, не просто «абстрактная» лирика, а поэтическая исповедь с точным автобиографическим адресом, свидетельство глубокой драмы, пережитой поэтом, – «лирический памятник любви»?

В середине прошлого века в Москве надзирателем мужского отделения в Воспитательном доме, что на Москворецкой набережной, служил коллежский асессор Яков Иванович Визард. Отец его переехал в Россию вместе с семьей из Лозанны еще при Екатерине П. Яков Визард прошел курс математических наук в одном из швейцарских университетов, но в России стал преподавателем французского языка, что оказалось более доходным занятием. Вместе с двумя сыновьями и двумя дочерьми жил он в казенной квартире, находившейся в главном корпусе Воспитательного дома. Приветливый- и гостеприимный старик имел обыкновение в большую перемену приглашать в свою квартиру молодых учителей, чтобы поговорить в их обществе, выкурить трубку. В один из августовских дней 1850 года в квартире Визардов появился впервые двадцативосьмилетний учитель законоведения, поэт и литературный критик Аполлон Александрович Григорьев, месяца за три до этого принятый на службу в Воспитательный дом.

«Из всей массы заходивших учителей, – писала в воспоминаниях дочь Я. И. Визарда Евгения, – один только Григорьев «пришелся нам ко двору»... стал настоящим знакомым... был очень приятным собеседником: умный, подвижной, живой, обладал большим запасом разнообразных знаний. Была у него довольно большая библиотека. Под предлогом снабжать нас с сестрой Леонидом книгами стал очень часто заходить...» «Под предлогом...» – сказано очень точно: частые посещения квартиры Визардов объяснялись тем, что Аполлон Григорьев был влюблен в старшую из дочерей своего коллеги – Леониду. Ей тогда не исполнилось еще и шестнадцати лет.

«Старшая сестра Леонида, – узнаем мы из тех же воспоминаний, – была замечательно изящна, хорошенькая, очень умна, талантлива, превосходная музыкантша... Прекрасные, густейшие, даже с синеватым отливом, как у цыганки, волосы и голубые большие прекрасные глаза...»

«С голубыми ты глазами, моя душечка!» – прозвучит семь лет спустя в «Цыганской венгерке»...

Как можно понять из весьма скудных, к сожалению, мемуарных свидетельств, супруги Визард имели в Москве два дома: отец со старшими детьми жил в казенной квартире, а мать – Евгения Визард – содержала небольшой пансион в каком-то частном домике на окраине города: видимо, одного преподавательского жалованья такому большому семейству не хватало. В этом-то домике вечерами и собиралась дружная и веселая молодежная компания – братья и сестры Визард и их друзья.

...Отправившись по следам стихотворения, мы углубились в историю его создания, и оказалось, что больше кого бы то ни было может рассказать об этом Иван Михайлович Сеченов, великий русский естествоиспытатель, основатель отечественной физиологической школы, автор книги «Рефлексы головного мозга», открывшей новую эру в развитии психологии. Будучи студентом медицинского факультета Московского университета, он подружился с сыновьями Я. И. Визарда и стал частым и желанным гостем в их доме. С благодарностью и сердечной теплотой всю долгую жизнь вспоминал он об этих людях. «С этой семьей, – прочтем мы в его «Автобиографических записках», – я прожил в величайшей дружбе все в лет моего пребывания в Москве и обязан ей очень многим. В их доме довершилось, можно сказать, мое воспитание...»

Своей большой приятельницей называет он Леониду Визард, «живую красивую девушку с черными как смоль волосами и голубыми глазами». С его слов узнаем мы о том, что она в восемнадцать лет выдержала экзамен на звание учительницы и год служила «подругой-француженкой» (были, оказывается, тогда и такие должности!) в каком-то богатом московском семействе. Узнаем о том, что «вся молодежь, ходившая в этот дом, чувствовала, конечно, некоторую слабость к этой милой девушке», в том числе и Сеченов, мужественно скрывавший подобную «слабость». Лишь на склоне лет, в мемуарах признался он: «С памятью о ее милом девическом облике связаны все мои воспоминания о хороших минутах студенчества».

Аполлон Григорьев попытался создать у Визардов домашним театр, выступив в качестве режиссера и в качестве актера. В просторной зале пансиона он поставил «Горе от ума», исполнив сразу две роли – Фамусова и Загорецкого. Сеченов играл Скалозуба, Леонида – Лизу. Принялся он и за другой спектакль – лермонтовский «Маскарад», взяв себе роль Арбенина. Роль Нины, конечно, была предназначена Леониде Визард. Но этот спектакль не суждено было им сыграть.

В 1854 году Я. И. Визард умер, и заботы главы семьи легли на плечи его старшего сына, который вскоре подыскал сестре Леониде место воспитательницы в Казани. Все было улажено быстро, и сразу после масленицы в 1855 году девятнадцатилетняя девушка должна была уехать в далекий город, к незнакомым людям и начинать самостоятельную жизнь в полном одиночестве. В доме Визардов воцарилось уныние: загрустила молоденькая учительница, загрустили и все очарованные ею друзья.

Невольным виновником неожиданной развязки стал Сеченов... Еще задолго до этих дней он привел в дом Визардов своего товарища и сверстника Михаила Владыкина. Богатый пензенский помещик, Владыкин слыл страстным театралом; чтобы читать в подлинниках Шекспира, он выучил английский язык. По словам Сеченова, «начитавшись Гоголя и Островского, соорудил собственную комедию из купеческого мира и вышел в отставку с мыслью посвятить себя сценическому искусству». Комедия эта называлась «Купец-лабазник, или Выгодная женитьба» и была, видимо, настолько удачной, что ее поставили на сцене Малого театра в Москве. Поздним зимним вечером Иван Сеченов и Михаил Владыкин возвращались пешком из дома Визардов, где узнали о скором отъезде Леониды Яковлевны в Казань... «Я распространился о печальной судьбе, ожидавшей бедную девочку, – вспомнил Сеченов, – и в качестве близкого товарища детства прямо сказал, что он один может спасти ее от этой участи, женившись на ней».

Владыкина не надо было уговаривать: и он был тайно влюблен в Леониду Визард. Слова друга лишь помогли ему побороть робость, и в последний день масленицы, на вечере в доме Визардов, в разгар танцев, он сделал ей предложение. «Я видел собственными глазами, – продолжал Сеченов, – как после окончания кадрили Владыкин стоял за стулом Леониды Яковлевны, как она вспыхнула с навернувшимися на глазах слезами, поспешно вышла из комнаты и вернулась через минуту раскрасневшаяся и сияющая». Судьба ее была решена... Судьба Аполлона Григорьева – тоже.

Много лет спустя после смерти Аполлона Григорьева Афанасий Фет, один из самых близких его друзей, напечатал рассказ «Кактус», посвященный ему в пору окончательного крушения надежды соединить жизнь с Леонидой Визард – пору создания «Цыганской венгерки». Григорьев – самозабвенно увлеченный гитарист и «цыганист» (как называли тогда страстных поклонников и ценителей цыганской песни и цыганской пляски). В юности он обучался игре на фортепиано у известного музыканта и педагога и хорошо играл на этом инструменте, но все забыл, все бросил ради «подруги семиструнной», с которой почти не расставался и на которой играл с истинным мастерством. «Певал он целыми вечерами, – писал Фет. – Он доставлял искренностью и мастерством своего пения действительное наслаждение. Он собственно не пел, а как бы пунктиром обозначал музыкальный контур пьесы... Репертуар его был разнообразен, но любимою его песней была «венгерка», в которой «прорывался тоскливый разгул погибшего счастья».

Он дружил с Иваном Васильевичем Васильевым – дирижером знаменитого цыганского хора, музыкантом и композитором, жившим в ту пору в Грузинах, старинном районе Москвы возле Красной Пресни; там после пожара 1812 года на пустырях, примыкавших к Грузинской слободе, поселились цыгане, певшие и плясавшие в загородных ресторанах. Иван Васильев и дал музыкальные крылья стихам Григорьева. Возможно, что и написаны эти стихи были в многолюдном, шумном и гостеприимном доме, где обитал Васильевский хор... «В пятидесятых годах явился Иван Васильев, – сообщает историк-бытописатель М. И. Пыляев, автор известных книг «Старая Москва» и «Старый Петербург», – это был большой знаток своего дела, хороший музыкант и прекрасный человек, пользовавшийся дружбой многих московских литераторов, как, например, А. Н. Островский, Ап. А. Григорьев и др. У него за беседой последний написал свое стихотворение, положенное впоследствии на музыку Ив. Васильевым». Цыганские хоры Москвы и Петербурга подхватили эту песню, и пошла она гулять по белу свету без имени поэта, без имени музыканта-композитора, теряя слова и строфы поэтического подлинника, обрастая новыми словами и новыми строфами (увы, далеко не всегда поэтичными), и стала народной цыганской и народной русской песней.

Закат поэта был печален... Полубродячее-полубездомное существование уносило последние силы некогда богатырской натуры и затягивало поэта все глубже в трясину безнадежно неоплатных долгов. Летом 1864 года – в эту пору он жил в Петербурге – Григорьев оказался в долговой тюрьме. Это был последний арест за не выплаченные к сроку займы. Смерть подкараулила его на четвертый день после освобождения из тюрьмы.

Но на пороге смерти, 26 июля 1864 года, сидя в камере долговой тюрьмы, Григорьев написал стихотворение, которому суждено было стать последним в его поэтическом наследии.

И все же ты, далекий призрак мой, В твоей бывалой, девственной святыне Перед очами духа встал немой, Карающий и гневно-скорбный ныне,

Когда я труд заветный кончил свой. Ты молнией сверкнул в глухой пустыне Больной души... Ты чистою струей Протек внезапно по сердечной тине...

Стихи, посвященные Леониде Визард... Стихи 6 том, что суждено было ему пережить. Около восьми лет минуло с тех пор, как была потеряна всякая, даже призрачная надежда на счастье, когда он «увидел у нее на руке колечко», и все эти годы пронизаны были обликом этой девушки – «ребенка чистого и прекрасного», тоской безответной любви к ней.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.