Ночь на скате

Главное, меня заедало, что ведь все бетонщики моих лет были ребята и тоже недавно из деревни. Их, может быть, до рекорда шутники тоже «лапотниками», как меня, прозывали. А теперь попробуй – обзови!

Страшно я горевал, что никак за временем угнаться не могу.

Гражданскую войну по малолетства прозевал. Промчалась мимо нашей деревни красные повстанцы, прострекотали по ярам и рощам пулеметы, а мне – дураку – всего было тогда три года - какой из меня повстанец!

И тут тоже прозевал: с рекордами и с Марусиным. Чего было бы на два года раньше в Харьков приехать! А то только мне песни про бетонщиков и остались да рассказы об их геройских штурмах в метель и вьюгу.

Я задумал тогда уехать из Харькова, где уже все застроено и мне нет простора, на какую-нибудь легендарную и геройскую стройку: на Север или на Дальний Восток. Снова во мне разыгралась фантазия. Обязательно хочу прогреметь на весь Советский союз неслыханным рекордом по бетону. Чтоб и Марусин и Зозуля обо мне узнали, что вот, мол, молодой бригадир Беликов дал 1 200 замесов.

Но в это время как раз вызывает меня наш секретарь ячейки: я тогда уже комсомольцем был.

– Вот что, Беликов, – говорит, – комсомол хочет тебе оказать доверие. С транспортом у нас сейчас туго. Мы тебя хотим на транспорт послать в счет «пяти тысяч».

– Ну что ж, – говорю, – посылайте. Я, правда, по бетону хотел работать, но если комсомол посылает, могу и на машиниста выучиться. Машинистом тоже весело.

– Нет, – отвечает мне секретарь, – машинистом тебе, Беликов, пока рано. Ты башмачником будешь на станции работать.

Он меня этими словами, как холодной водой, облил. Я так понял, что мне придется сапожным делом заняться: обувь железнодорожникам чинить, что ли. Дело, конечно, оказалось не в обуви. На железной дороге башмачник – это тот, кто при сортировке вагонов, когда вагон пулей с горки летит, башмаки, иначе сказать тормоза, под него подкладывает. Будешь мух ловить, не положишь вовремя башмак, получится авария: загон на вагон налетит, наделает «дребезгу».

Но мне сначала все это казалось скучным: я о геройском подвиге мечтаю, на Дальний Восток собрался ехать, а тут, пожалуйста, – подкладывай башмак под колеса! Но лотом я постепенно увлекся. Работа все-таки подходящая: нужно проявлять находчивость, быстроту, хладнокровие.

... Мчатся на меня вагоны, как те танки, о которых я в деревне слышал. Вот-вот сомнут, разнесут в клочья. А я головы не теряю, работаю быстро, но без паники. И вот тяжелые пульманы уменьшают ход, размещаются на путях, послушно выстраиваются вереницей. Шумно живется на станции Основа! Это ведь ворота Донбасса. Паровозы кричат, сцепщики пересвистываются, проходят мимо эшелоны угля, чугуна, стали – кипит жизнь кругом. Вот я и стал понемногу привыкать к транспорту.

Стали меня ввиду этого выдвигать по комсомолу. Я уже стрелковой охране помогаю: безбилетных вылавливаю, с хищениями борюсь. И чем горячее работаю, тем мне Основа эта становится родней. Ну, так всегда, наверное. Как с детьми: чем больше хлопот матери дитя стоит, тем она его больше любит.

А башмачником я уже стал одним из первых. За все время у меня нет ни одной аварии. И другие башмачники приводят полюбопытствовать, как это я работаю.

И вот наступает ночь на 3 июля – приметное для меня на всю жизнь число.

Я потом в больнице много думал: у каждого человека, по-моему, есть поворотная точка в жизни, когда и прошлое в будущее ясно видны и сам человек сразу понимает, кто он есть и много ли он со всей своей человеческой требухой стоит. Так и со мною в ту ночь произошло.

У меня с вечера голова сильно болела. Мой товарищ Оверко подошел к койке:

– Может, я тебя заменю на скате? Чего тебе, если нездоровится, идти-то в ночную? Ночью гроза будет, погромыхивает уже!..

– Ничего, – отвечаю, – у меня на ветерке голова пройдет.

И впрямь: только вышел на воздух – перестала голова болеть. Небо все в тучах, зарницы на горизонте поблескивают, потом ветром шарахнуло по листве, телеграфные провода зазвенели и – ливень.