«Старый крематорий... В двенадцать... Только близкие...»

Отодвинула чемодан, взяла ручку, лист бумаги: надо, пожалуй, написать родителям, это безобразие, что до сих пор не сообщила им о защите. Нет, лучше телеграмма. И я бросилась к телефону.

Текст телеграммы сложился в момент: «Дорогие папа и мама! Диссертацию защитила. Крепко обнимаю и крепко целую. Ваша дочь Люда».

Утро в среду выдалось яркое, без единого облачка. «Нет ли желания... на симпозиум?» Как здорово жить, когда у тебя все ладится, все тебе удается, Ленинград, набережные туманов, Евгений Павлович и я... Как медленно тянется время!

...Лифт вызывать не стала: ползет. Бегом, через две ступеньки вниз! У подъезда на скамеечке сидят, как всегда, две старушки с верхнего этажа.

– Надолго уезжаешь-то? – успела поинтересоваться одна из них, увидев в моей руке чемодан.

«На всю жизнь!» – хотела разозлиться на их вечное, изнуряющее любопытство. Но почему-то мне стало жалко этих засидевшихся старушек.

— На два дня. В Ленинград... День-то сегодня какой теплый.

— Ох, уж что правда, то правда, – заворковали обе сразу, обрадовавшись моей коммуникабельности. – Давненько такого лета в Москве не было, давненько...

«Понимаете, лето. В Москве никого нет...»

Хорошо, что нет отца: ему, больному, такие переживания ни к чему. Цветы, источающие не свой запах: деловой голос служительницы; и эта музыка... Нет, нет!

Спустилась в метро. До аэровокзала две пересадки. Села, развернула газету. «С полей страны... Нефтяники рапортуют... Дополнительно к заданию... Рабочие будни на орбите... Трудовая эстафета... Встреча ветеранов...» И мой отец – ветеран? Сколько ему было в войну? А ведь меньше, куда меньше, чем мне сейчас. И другу его, Ивану Ивановичу, – тоже. Им было двадцать. Они были веселыми. Где же он получил свое первое ранение? Вот если бы меня ранило, я бы знала точно, где, как, когда. Еще бы – это же меня. И все-таки когда ранило отца в первый раз? Это знает... знал Иван Иванович, уж он-то наверняка...

Кто-то наступил на ногу. «Извините, пожалуйста!» Извинила: «Пожалуйста».

Но меня не извинили. Вон тот худой старик в темном костюме, несмотря на жару, с двумя орденскими колодками на отвороте. Хотя смотрел мимо. Его толкали, сжимали и прессовали на остановках, как и всех остальных. Он смотрел мимо меня и не извинял.

Встала и позвала его:

– Пожалуйста, садитесь.

Он не услыхал, не пожелал услышать. По-прежнему покорно давал себя сжимать и разжимать. Когда я очень виновата и мой отец не желает иметь со мной дела, он так же не замечает меня. Не замечает – и все!

...Я выскочила из вагона. От волнения не могла сообразить, как проехать к старому крематорию. Женщина в красной фуражке объяснила толково и точно.

– Это очень просто, – сказала она...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.