Перелистывая свои записные книжки времен Великой Отечественной войны, я вспоминаю некоторые встречи за рубежом. Мы шли туда, зная, что кто-то ждет нас, а кто-то нет, кто-то станет помогать нам в стремлении одержать победу над фашизмом, а кто-то из слепой ненависти будет тайно или явно вредить. И все же мы верили, что друзей у нас будет больше. Но как порой они оказывались неожиданны, эти друзья! Балканы. Дни в конце лета 1944 года, пропыленные, опаленные огнем последних сражений, катились тем не менее, как золотые колечки, ясные, солнечные. По взгорьям весело кучерявились тронутые желтизной перелески, хлопотливо журчали на перекатах ручьи, дрозды, треща и цокая, прыгали по изрытым войной бережкам, высматривая в похолодевшей воде рыбешку, еще не успевшую уйти на глубину. Ветер струил сизый ковыль и нес паутину. Высоко в небе курлыкали улетавшие на юг журавли, и крики их падали на землю призывными звуками походных труб... Мы торопились, потому что впереди лежали края, истомленные ожиданием Спокойствия и Мира. В горах задождило, а мы все-таки шли быстро. Шоссе вертелось по теснинам, ища выхода; петляло, кружило и наконец привело нас в большое село Князь-Александрово, названное так по имени первого болгарского царя, немецкого принца Баттенберга. Но народ назвал село по-своему - Москва. Это потому, что здесь было много коммунистов и отсюда ушел в горы целый батальон партизан, наводивший ужас на гитлеровских оккупантов. Уже в сумерках я ехал верхом по улице, выискивая подходящий домик, в котором можно было бы расположиться на ночлег работникам дивизионной газеты. Неожиданно кто-то перебежал улицу и схватил лошадь под уздцы. Неизвестный человек торопливо заговорил сипловатым голосом:

- Я донской казак. Вы где ночуете? Извините за настойчивость, можно остановиться у меня. Пожалуйста. Я здесь фотограф. Моя фамилия - Кудинов. Павел Кудинов. Обо мне писал Михаил Шолохов в «Тихом Доне». Прошу вас, заезжайте в мой дом, очень прошу. В маленьком домике Кудиновых все было по русской старинке: иконы в углу, вышитые занавески, щегол в клетке, герань. Жена Павла, Пелагея Ивановна, очень радушная, полная женщина в цветном сарафане, угостила меня русским борщом и оладьями с медом.

- Сама я тоже оттуда, из Вешенской, - мечтательно говорила она певучим, притушенным голосом и опускала большие грустные глаза. - Оттуда, где струится тихий Дон, краса полей... Молча вздыхала жена младшего брата Кудинова, болгарка. Она и сын их Октавиан, восьми лет, ни слова не знали по-русски. Евгений, долговязый, с испитым лицом, держался стеснительно и тоже все помалкивал, только поглаживал пальцами бронзовую пчелку, прикрепленную к лацкану пиджака, вяло перелистывая софийскую газету «Празднично эхо». Рослый, ясноглазый, с прямым, в глубоких морщинах лбом и коротко подстриженными седыми волосами - так выглядел бывший есаул, храбро сражавшийся на фронте в первую мировую войну, кавалер георгиевских крестов всех четырех степеней. Отвислая нижняя губа и вздернутый подбородок придавали его тяжелому лицу надменное выражение.

- Бежал я, дурак, с Дона, да и всю семью прихватил с собой, - рассказывал он. - Кресты пришлось в Царьграде туркам продать: не на что было купить хлеба. Простите, я с вами откровенно. Да, я зол на себя, страшно зол. Когда началась эта война, я отдал бы остаток жизни, лишь бы покомандовать эскадроном и порубаться с треклятыми немцами. Но что поделаешь, я теперь лишь местный фотограф. А брат - пчеловод, у него своя пасека, шестьдесят пять ульев. С меда жить можно. А сначала мы с ним были «яйчарами» - собирали по селам яйца и сдавали их на склад магазина. Обувь в долг брали у сапожника. Чего только не пришлось испытать! Горькую чашу до дна выпили. Доставалось и от болгарских шовинистов - за то, что мы русские, и от болгарских патриотов - за то, что служили в белой армии. В тридцать восьмом году полиция упекла меня в лагерь в Ивайловгра-де. Оттуда выслали в Турцию. Туркам зачем я? Выгнали назад в Болгарию. Прямо с пристани полицейские потащили в тюрьму, а через несколько дней ночью вытолкнули к румынам. Попал в Добрич. А там кому я нужен? Перебросили опять сюда. Раз шесть вышвыривали туда и обратно. В бухарестской тюрьме чуть не подох от голода. Зимой при переброске отморозил себе ноги... Как больному, удалось остаться здесь, в Князь-Александрове, с условием никуда не выезжать. Так вот и живем. Одно скажу: зима на родине лучше ста весен на чужбине. Вот смотрите-ка, что у меня есть. Я перелистывал толстую, о восьмистах страницах, красиво переплетенную тетрадь с надписью на обложке: «Казачество в поэзии». Составитель полковник Терского войска Иван Томаревский, ныне покойник, тоже жил тут; работал на каменном карьере, укладывал папиросы в коробки на табачной фабрике. А вечерами у себя в хибарке утешался тем, что по памяти записывал казачьи былины, думы, исторические, военные и бытовые песни да пером штриховые рисунки к ним делал. Некоторые стихи из сборника, эмигрантские, Кудинов прочитал мне вслух с тоской в голосе: Не полынь с травой повиликою, Не крапивушка разрастается - То над вами, горемыками, Злое горюшно увивается, Все грозит бедой неминучею, Не дает пожить, как нам хочется. Будто, свянув, желтый лист Ветром северным всюду носится, Мощь казацкая под злорадный свист По чужим краям гибло тратится...

- Гибло тратится, - повторил он, трясущейся рукой закрывая тетрадь и притаив дыхание. И вдруг, подняв голову, как-то ненатурально будто пропел: Гремит слава трубой, Мы дрались, турок, с тобой; По горам этим Балканским Раздалась слава про нас!... Улучив минутку, Евгений указал брату на статью в газете под заголовком «Кто кого обгонит?» Сообщалось, что американцы находятся от Берлина на расстоянии 560 километров, а русские - в 316 километрах. Кто скорее дойдет до Берлина?

- Конечно, русские! - уверенно ответил Павел Кудинов.... Потом речь зашла о Шолохове. Он не без торжественности раскрыл сильно потрепанную третью книгу «Тихого Дона» и на одной из страниц показал подчеркнутые строчки: «Суярова на должности командующего объединенными повстанческими силами сменил молодой - двадцативосьмилетний - хорунжий Кудинов Павел, георгиевский кавалер всех четырех степеней, краснобай и умница. Отличался он слабохарактерностью, и не ему бы править мятежным округом в такое буревое время, но тянулись к нему казаки за простоту и обходительность. А главное, глубоко уходил корнями Кудинов в толщу казачества, откуда шел родом, и был лишен высокомерия и офицерской заносчивости, обычно свойственной выскочкам. Он всегда скромно одевался, носил длинные, в кружок подрезанные волосы, был сутуловат и скороговорист. Сухощавое длинноносое лицо его казалось мужиковатым, не отличимым ничем». Других строчек, написанных о нем Шолоховым, Кудинов не подчеркнул и не показал. Но я напомнил ему эти строчки. Выявляется в них другой Кудинов - контрреволюционер, изверг, с иезуитской улыбкой, спокойно писавший в письме к Георгию Богатыреву, чтобы тот без околичностей расправился с пленными красноармейцами: «Самосуд - и все. Ни спроса, ни ответа».

- Шолохов, - сказал Кудинов, пряча глаза, - писал обо мне сущую правду. Теперь мне больно читать его книгу. Каждая страница точно по лицу хлещет, хочется волосы на себе рвать: каким я был идиотом! Только в одном не прав писатель: будто я глубоко уходил корнями в толщу казачества. Какие там корни! Я думал только о себе, о своей карьере, о чинах, хотел прослыть великим атаманом. Плохо держали меня мои корни, если вот куда занесло... Увидите Шолохова, кланяйтесь ему. Мол, Пашка Кудинов кланяется, вот так, в пояс. - И он поклонился, чуть не коснувшись лбом пола. - Одна думка у меня: хорошо, если бы все старое можно было начисто стереть, забыть. И такая жалкая улыбка скривила губы Кудинова и он поднял на меня свои ясные глаза с таким молящим выражением, что стало как-то даже не по себе. Как это у Гоголя: «У последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизню свою, готовый муками искупить позорное дело». Я не знаю точно, как сложилась дальше судьба Кудинова. Помнится, кто-то рассказывал мне, что не нашел он в себе достаточной силы духа, чтобы вернуться на Родину... В последние месяцы войны судьба не раз сводила меня с русскими людьми. Одни, как Кудинов, расстались с родной землей десятки лет назад. Иные уже родились в чужеземном далеке. Но и те и другие, как бы ни относились они к прошлому, в годину суровых испытаний, как правило, тяжело переживали свою оторванность от России. И многие из них даже ценой жизни пытались искупить свое прошлое. В год празднования 20-летия Победы я прочел Указ о награждении боевым орденом Алексея Дура-кова. Историю его мне рассказали еще в 1944 году югославские партизаны. Сын белоэмигранта, он сражался в их рядах с фашистами. Был пулеметчиком. И погиб в жарком бою на реке Саве 12 августа, перед самым нашим приходом на Балканы. Алексей Дураков писал стихи. Мне передали несколько из них, и я храню их до сих пор. Вот одно: ВОСТОЧНЫЙ ВЕТЕР Под сенью лип югославянских - Благословенна будь их сень - Весь в мыслях горьких и смутьянских Ненужный коротаю день. Алеет вечер... На покосе Косой сраженная трава; Восточный ветер мне доносит, Как сон, неясные слова О детстве радостном, но кратком, О юности, как бури вой, О новой жизни, что загадкой Окружена, как пеленой... Не улетай, восточный ветер, Порхай, шепчи о жизни той, Носись, гуди о жизни новой, Бетонных и железных снах И о симфонии суровой, Разыгранной в снегах и льдах... Отчизна, для тебя обильно Мне сердце полнится, звеня, И гордостью, что стала сильной, И ревностью, что без меня. Исполненный тележных снрипов, Отходит ветер и, шурша, Запутался в высоких липах - То ль ветер, то ль душа моя. И вот под шум древесный плачу, Рукою травку теребя, Что молодость свою я трачу И жизнь свою - не для тебя. Кудинов, Дураков - какие разные люди, какие разные судьбы!...... Вот так порой возьмешься за старые блокноты - и вдруг за какой-то страничкой, записью реально ощутишь то, что в однодневных заботах не воспринимаешь реально, - ход истории. Истории, неумолимо ведущей от заблуждения к прозрению.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.