Не по любви

Председатель оказался мужик неплохой, но работу требовал – дай боже! Он давно ждал агронома с образованием и теперь не отставал от Риммы. И пошло-поехало: колготня весеннего сева, распределение тракторов, подкормка, то, другое, третье, ругня с бригадирами, беготня, нервотрепка, распроклятые сводки для района.

Когда давали лошадь, а когда приходилось и пешком. И житье на частной квартире... Ох, это житье, когда дома не ждет мама с обедом, с наглаженным платьем, натопленной пачкой или просто хоть с ласковым словом!

Кто пережил, – поймет. Поймет мучительные пробуждения затемно, чугунную усталость, отчаяние перед заморозками, засухами, ветрами, градом, вредителями, Сдырями, начальством из района...

Все так. И все не так. В каждой самостоятельно начинающейся жизни есть свой искус, свой испытательный срок, когда требуется напряжение всех душевных и физических сил, чтобы войти в новый круг людей, товарищей по труду, вжиться в новый быт, сделать своей непривычную среду, постараться понять и принять ее. Тогда ты становишься естественной частью этого организма, и муки приживления отливаются в долгую, нерушимую привязанность – к заводу, земле, редакции, – где бы ты ни работал, кем бы ни был.

Римма не дождалась своего «второго дыхания». Она поплакала в конторе у председателя и поскандалила в кабинете секретаря райкома партии, старавшегося удержать ее. Она и слушать не стала речей о том, что не только человек нужен земле, но и земля нужна человеку для счастья. Возможно, она думала, что миф об Антее, погибшем от разлуки с землей, был не более чем обычным вымыслом. Она ушла из колхоза.

И мечта ее юности потускнела, съежилась, утеряла безбрежность... Она отреклась от судьбы, которая отдавала ее во власть служения земле, людям. Она хотела другого – поспокойней, поудобней. Уже без нее там что-то переделывали, укрупняли, строили. Она слышала совсем недавно, что теперь там огромный богатый совхоз. Видите, как... Так оно и бывает... Там хорошо, где нас нет...

– А почему тебя нет там, Римма?

– Потому что потому кончается на «у». Так дети говорят!

Но вообще-то она действительно готова была выть вот так: «У-у» – на новой своей работе, в подсобном хозяйстве горпищеторга. Хотя место было тихое, и хозяйство совсем против прежнего небольшое – 60 гектаров. Коровки, свинки, парничок. С поросятами было мучение: не любила свиней: жадные, вредные, что ни дай – сожрут, и все мало. Мозоли набила, наряды на корм им выписывая. А потом на ней лежало и счетоводство, и всякая черная работа, и ездить до дома было далеко, и вообще... она вышла замуж.

Когда должен был появиться ребенок, она с облегчением рассталась с нарядами, свиньями, участком за речкой Цон. Ну его совсем... Ведь она все-таки агроном, а не зоотехник, верно?

Нет, и здесь не лежала ее судьба, и здесь не пустила она корешков, не оставила сердца. Сердце, небось, одно, его беречь надо... И берегла.

Для чего?

Когда девочку устроила в ясли, сидеть сложа руки не стала – не из таких. Начала работать. От дома недалеко. И вообще – удобно. «Текмаш», должность озеленителя. Город. А работа? Чем не работа? Озеленение завода – это часть производственной эстетики, улучшение условий труда, сами так пишете, верно?

Да, верно. Кто ж спорит? Машины и цветы... Запах окалины, мешающийся с запахом роз, – в этом есть символика современности и ее признак. Озеленитель... Забавное слово. Маг весны и лета, заведующий всей листвой, росой, цветами и фонтанами, деревьями и бабочками в железном, горячем городе станков. Нет, должность неплохая. Но отчего же и здесь должность, а не призвание?

Только должность. Не по любви...

В теплице тихо. Никаких звуков, кроме наших голосов. Не прожужжит здесь пчела (были раньше ульи, но пчелы повымерзли), не застрекочет кузнечик, соревнуясь с недальним звуком работающих в поле машин. И только земля по весне пахнет, как тогда, как в деревне, нагоняя не то тревогу, не то боль... О чем? О чем? Чего она не успела, что упустила?

Все как будто рассчитала, сама устроила свой мир, насколько могла, практично. Свой, маленький, застекленный мир в несколько десятков шагов – вдоль и поперек.

Она провожала меня до проходной. Был обеденный перерыв. Из цехов выходили люди, шли навстречу, но никто не здоровался с Риммой, никто не узнавал ее. Не из вражды – просто были незнакомы. И только один попавшийся по дороге человек в шляпе и плаще заговорил с ней. Это был ее начальник, воспользовавшийся встречей, чтоб отдать какие-то распоряжения. Римма слушала внимательно. Конечно, она все сделает добросовестно. Она хлеб зря есть не любит. Не из таких. А знакомых не завела здесь за три года работы. Как-то не пришлось.

Сберегла свое сердце Римма: нигде не оставила ни кусочка, ни капельки. А для чего?

Не приросла к земле в колхозе, не прилепилась душой ни к большому хозяйству, ни к малому, ни к самому крохотному – в несколько грядок. Ушла от ворот жизни к калитке. Сама ушла. И вот... дни без событий, недели без происшествий, длинные, тягучие месяцы. Когда сосуществуешь с жизнью рядом как небрежный, равнодушно-вежливый сосед, она гасит свои краски, скрывает глубины, скупится на счастье перемен, изменений, движения. Человек возводит вокруг себя невидимые стены, и они надежно скрывают от него горизонт...