Надо б лампочку повесить…

В оранжевых рыбацких костюмах с капюшонами, высоких бахилах рыбаки, на ходу закуривая, один за другим выходят из избушки, прилепившейся одним боком к песчаному крутояру, по узкой стежке спускаются к Оби. На песчаной косе стоит бензиновый движок для подтягивания стержневого конца невода, к берегу привязаны две моторные лодки: одна – «дюралька», в которой аккуратно , сложен невод, другая – деревянная, большого размера, свежевыкрашенная; в ней отвозят улов на ближайший плашкоут – судно для приема рыбы. Здесь же, на берегу, – врытый в землю дощатый стол под навесом, миски, ложки, вечно не убранные объедки на нем, два прокопченных ведра возле камелька. Если нет сильного дождя, рыбаки трапезничают на свежем воздухе.

Клыков лезет в «дюральку», с ним еще один рыбак; заводят «Вихрь», и лодка плывет на середину Оби. Кирилл становится к движку наматывать на валик стержневой конец. Двое тянут противоположный конец невода – пяту. В звене каждый точно знает свое дело, свои обязанности. Вскоре лодка на середине реки резко замедляет движение; Клыков широким взмахом руки начинает выметывать невод. До Кирилла, стоящего на берегу возле движка, то и дело доносится ругань звеньевого на нерасторопного напарника.

Но вот «дюралька» уже возле берега, метров за триста от Кирилла; выбросив пяту, звеньевой кричит ему: «Пошел». Кирилл запускает двигатель, начинает с привычной ловкостью наматывать на валик стержневой конец.

Рыбаки столпились у движка, смотрят, как идет невод. Дугообразный пунктир из напловов (поплавков), захватив пол-Оби, незаметно суживаясь, медленно ползет к берегу.

– Хорошо пошел.

– Ага. Мотня к стремнине прибита.

– А это первое дело для невода. Всю рыбу, какая есть, возьмем. Движок, подтянув стержневой конец, глохнет! Рыбаки заводят неводные крылья. Дело это самое тонкое и ответственное. Чуть замешкался – рыба из кутка в прогалы уйдет. Куток все ближе, сеть уже поверху идет. Улов добрый, на центнер. Вода вскипает от обилия плененной рыбы. Среди язей, щук, плотвы, сырков, чебаков, налимов бьется благородной, «царской» породы рыба: иглоносая усатая стерлядь с ромбовидными закостенелыми шипами на спине, толстый, как поросенок, осетр, почти круглая золотисто-зеленая нельма. Обь – здесь, на Крайнем Севере, ближе к Обской губе – река богатая, людей негусто, заводов и фабрик – по пальцам перечесть.

Рыбаки начинают выбирать улов; невод складывается в «дюральку», а рыба одна за другой летит в большую просмоленную лодку. Проворные руки ловко, привычно высвобождают запутавшихся в ячейках сети рыбин; чебаки, как обычно, пищат «по-мышиному». Непромокаемые костюмы, бахилы, даже лица – все в темной рыбьей крови, серебристых блестках чешуи. Надо бы выбрать да выпустить молодь, пусть подрастет, но звеньевому не до этого. Он выхватывает из кутка самую ценную рыбу: осетров, стерлядей, нельм, муксунов и в рогожном мешке несет их в тайгу, к тайнику. Там в землю врыты две бочки: одна ведер на пятьдесят, в ней хранятся рыбьи тушки, другая поменьше, для икры. Икра и рыба отсюда уходят не на плашкоут, а спекулянтам.

Клыков сам подбирал рыбаков в звено. Неспешно присматривался, вынюхивал: чем дышит человек? Честных да совестливых не приглашал. .Такие могли заартачиться; чего доброго, и «капнуть» рыбоохране. А набирал мужиков, жадных до денег, прикинув, что жадность и совесть – смертные враги.

Возмутился было Кирилл,, увидев такое, когда только пришел в звено. Наотрез отказался взять свою долю от продажи спекулянтам икры и рыбы. Клыков тяжело глянул шальными своими глазами на семнадцатилетнего мальчишку, который осмелился сделать ему замечание, но сказал спокойно: «Долю не берешь – не бери, дело хозяйское. А продашь рыбоохране – голову оторву. Усек?» Перепугался Кирилл. Мордоворот этот способен на все, слово сдержит...

Мошка лезет в нос, рот, глаза... Рыбаки, проклиная ее, то и дело отирают лица руками в рыбьей слизи. Горка живого, трепещущего серебра в деревянной лодке растет, ширится.

Рыбаки еще раз завели невод – сделали тонь, как они говорят, опять выбрали улов. Умаялись, спины не разгибаются, как у стариков.

– Шабаш! – говорит звеньевой.

Одного человека он отправляет отвезти улов на плашкоут, стоящий верстах в пяти ниже по Оби, остальные быстро разводят в камельке костерок.

– Что, из стерлядки сварганим?

– А, надоело! Стерлядка да стерлядка. Лучше налимчика. Да раздразнить поначалу надо, а потом уже в кипяток совать.

– Что верно, то верно. А то шибко разварится.

– А нельму-шельму пожирней для приправы.

Уху готовят по-хантыйски. Из реки – в ведро. С чешуей, внутренностями. Да еще перчику, да еще луку, да кедровую ветку для пряного духу. И соли, конечно. Покипит «бурда» две минуты – готово. Пальчики оближешь! Хотя городской человек едва ли такую уху станет есть, покоробит его плавающая требуха, жухлая от кипятка, осевшая на дно чешуя.

После грубого физического труда на свежем воздухе аппетит волчий. Едят за обе щеки, только зубы стучат. Потом гуськом, вразвалку идут в избушку, заваливаются на нары, закуривают: Неторопливо переговариваются. Разговоры одни и те же, набившие Кириллу оскомину: про пьянку, про женщин, про большие заработки.