На Денику

Денису передалась с запахом конского пота эта земляная сила, идущая за ним, и сам он тяжело осел на коня.

Неожиданная пауза перехода от быстрого движения, которым красные въехали на мост, к медленному сдержанному ходу убийственно подействовала на неприятеля, который в азарте разлетелся и ожидал встретить такой же азарт.

Массовый гипноз твердости и веры в свою несокрушимость партизанских сотен паническим ужасом дохнул в лицо врага. И, не доезжая трех последних саженей до места поединка, неприятель тоже остановился в ослабляющем раздумье. Тогда Денис, уловив момент, разом поднял саблю и двинул свои сотни. После нескольких сабельных ударов по мосту пронеслось: «сдаемся».

Дрогнула вся масса белых и опустила ходившие вызовом плечи. Но красные не отвечали ничего. Денис продолжал ехать, рубясь направо и налево.

Невиданная вещь: ни один из врагов не поднял на него саблю, а он не оглядывался назад и не: дышал и не видел, что там за ним. Так и проехал он один одинешенек, рубясь направо и налево, на тот конец поста.

Только там обернулся Денис и увидел, что он один. Но в этот же миг, как он оглянулся, на мосту началась рубка и давка, превратившая людей в груду окровавленных, сдавленных тел. А Денис стоял и думал: «Верь хоть в шелуху от ореха, коли способен, но твердо верь - и орех тебя не предаст, и орех тебя спасет».

И только подумал - вдруг вовсе думать перестал... Очнулся, уже качаясь между коней на натянутом брезенте, и спросил:

- Победили?

- А конечно, - отвечал Дроздик.

- А конечно, - отвечал Душка.

- Как ангелы - с обеих сторон, - сострил на их счет Кныр.

- Что у меня порублено? - спрашивал Денис, пробуя пошевелиться, но понял, что скручен по рукам и ногам, как спеленатый младенец.

- А много чего порублено, а больше того потоптано, - отвечал Душка. - Да ты не сумлевайся, выходишься.

- Да, выходишься! - капризно, как ребенок, со слезами в дрогнувшем голосе сказал вдруг Денис, поняв, что теперь уже не придется напрягаться, и почувствовав от этого потерю и как бы сиротство. Но сладкая нежность товарищеской внимательности, которую он чувствовал близко, как в детстве от материнской ласки, успокоила его, и он заснул.