Я по-прежнему посещал класс виолончели, но виолончелистом стать мне, видно, не было суждено. Через три года занятий в инструментальном классе я по инициативе Михаила Фабиановича Гнесина, музыканта тонкого и проницательного, перешел в класс композиции. М. Ф. Гнесин, ученик Римского-Корсакова и ревностный продолжатель его традиций, уже тогда был воспитателем многих ныне известных композиторов, которых он учил любить русскую классику, композиторов «Могучей кучки». И именно он дал мне толчок к сочинительству. После того как в 1926 году я написал свои первые, еще далеко не совершенные пьесы – «Поэму» для фортепьяно и «Танец» для скрипки и фортепьяно.

Должен заметить, что на формировании моих художественных и музыкальных взглядов и вкусов сказались весьма разнохарактерные веяния того времени. В ту пору я много читал классиков мировой литературы, посещал различные лекции, концерты, спектакли, диспуты. Смолоду мне посчастливилось встречаться с такими крупными мастерами искусства, как Л. Собинов, А. Нежданова, В. Мейерхольд, В. Качалов, Е. Вахтангов, И. Москвин, Р. Симонов, М. Сарьян... Все так или иначе содействовали моему быстрому творческому развитию.

Мне вообще везло на педагогов: Среди них в первую очередь я должен назвать моего незабвенного учителя Николая Яковлевича Мясковского, жизнь и творческая деятельность которого неотделимы от всей истории советской музыки. Выдающийся композитор, педагог, общественный деятель, он являл собой тип советского художника, живущего идеями и мыслями народа, страны, своего времени.

С необыкновенной чуткостью и глубоким пониманием направлял Мясковский мою музыкальную мысль на познание всех богатств русской и западной классической музыки, освоение профессионального композиторского мастерства, не стремясь при этом нарушать или изменять то живое ощущение национальной музыкальной стихии, которое было впитано мною, как я уже говорил, с молоком матери.

Знакомство мое с Мясковским произошло в 1929 году, когда я поступил в Московскую консерваторию. Еще до личного знакомства с Николаем Яковлевичем я много слышал о нем, мечтал, как и всякий начинающий музыкант, учиться у него. И, по правде говоря, не верил, что эта мечта когда-нибудь может осуществиться. Только однажды, это было осенью, в самом начале учебного года, признался в этом театральному критику В. В. Держановскому, который был ко мне дружески расположен. А зимой я заболел и надолго слег в больницу. И вдруг друзья приносят радостную весть, которая подействовала на меня сильнее всяких лекарств: оказывается, я зачислен в класс композиции «самого» Н. Я. Мясковского. С первых же занятий новая, необычная обстановка целиком захватила меня. Я словно переступил некий порог, за которым мне и открылось во всем своем величии, сложности и увлекательной красоте Искусство.

Мясковский обладал глубокой внутренней культурой. Это сказывалось во всем, вплоть до житейских мелочей. Он был одинаково уважителен и к молодым и к пожилым и так же относился к их творчеству. Часто занятия со студентами проводил на дому и, провожая учеников, непременно сам подавал в прихожей каждому его пальто. Кстати, среди учеников Николая Яковлевича были Д. Кабалевский, В. Мурадели, Б. Мокроусов, Н. Будашкин, В. Шебалин.

Помню как-то раз, когда я пришел на занятия, не выполнив задания, Николай Яковлевич строго спросил, что со мною. Я сказал, что у меня «неприятности и переживания». Мясковский вдруг улыбнулся: «Вот и пользуйтесь случаем! Пишите музыку. Только не бездельничайте, это хуже всего. Думать о музыке нужно всегда, везде...»

Спустя годы я нашел в его дневниках запись о том, что художником может считаться лишь тот, кто творит неустанно, «иначе ржавеет мозг». Вот эти слова запомнились мне на всю жизнь, и сейчас я не устаю повторять их уже своим ученикам и молодым коллегам.

Другим выдающимся музыкантом, оказавшим большое влияние на мое мировоззрение и образование, был Сергей Сергеевич Прокофьев. Гениальный композитор, великолепный пианист и дирижер, Прокофьев, к сожалению, не был педагогом. Он просто не любил учить «сочинять музыку», как он говорил. И все же уроки прокофьевского творчества оказали на меня огромное воздействие. Я с живейшим интересом изучал его сочинения – «Классическую симфонию», «Сказки старой бабушки», «Мимолетность», фортепьянные концерты. Эта музыка будоражила воображение, увлекала своей самобытностью, силой и смелой фантазией, изобретательным мастерством. И поныне меня поражает богатство оригинальных мелодических мыслей, пластическая красота, динамизм этих произведений.

Первая наша встреча с С. С. Прокофьевым состоялась в 1933 году. Он вошел в класс консерватории быстрой походкой, едва ли замечая наши взгляды, полные жгучего любопытства и еле сдерживаемого волнения. Шутка сказать, наши сочинения будет слушать сам Сергей Прокофьев – всемирно известный композитор, имя которого уже тогда было легендарным! Не теряя ни минуты, сразу же приступили к прослушиванию. Было исполнено и мое трио для скрипки, кларнета и фортепьяно. Прекрасно помню, что все замечания Прокофьева были очень благожелательны, конкретны и точны. Одобрил он и мое сочинение. Нужно ли говорить о том, что эта встреча буквально окрылила меня, начинающего композитора. Вскоре представился случай показать Сергею Сергеевичу эскиз фортепьянного концерта. Он был несколько удивлен моим намерением написать концерт и не счел нужным скрыть свои сомнения.

– Концерт писать очень нелегко, – сказал он тогда. – Советую вам записывать все фактурные находки, не дожидаясь созревания замысла. Записывайте отдельные пассажи, интересные куски, причем не обязательно подряд. Потом из этих «кирпичей» сложится целое произведение.

Впоследствии мне часто приходилось встречаться а Прокофьевым, показывать ему свои новые сочинения, беседовать о проблемах развития современной музыки. Чрезвычайно взыскательный по отношению к себе, он был очень требователен и к другим. От нас, молодых музыкантов, он требовал неустанного поиска новых форм, советовал избегать проторенных дорог, не повторять ни себя, ни других. Мудрые прокофьевские слова о назначении и смысле музыки должны помнить все молодые композиторы: «Сейчас не те времена, когда музыка писалась для крошечного кружка эстетов. Сейчас огромные массы народа стали лицом к лицу с серьезной музыкой и вопросительно ждут... Массы хотят большой музыки... Они понимают гораздо больше, чем думают некоторые композиторы, хотят совершенствоваться».

В те незабываемые годы я с огромным увлечением работал и над своими сочинениями, и над восполнением пробелов в общекультурном образовании. Жил я тогда в тесной комнатушке студенческого общежития на Арбате, заваленной книгами, журналами, нотами. Студенческий паек был скуден, да это меня не смущало: наскоро проглотив размоченный в подслащенном кипятке сухарь, бежал стремглав в консерваторию. Занятия под руководством известных педагогов сыграли решающую роль в моем идейно-художественном росте. Усваивая классику и современную музыку, я научился критически мыслить, сочиняя – логически развивать мысль, воплощать ее в образ. Мясковский, Прокофьев и другие профессора воспитывали строгость вкуса, приучали придирчиво отбирать и разрабатывать тематический материал, внушали необходимость постоянной внутренней самокритики, помогали избавиться от шелухи дилетантизма и случайных, наносных влияний. За годы учебы в Московской консерватории я написал около пятидесяти сочинений в различных жанрах, а увенчались мои творческие искания и борения юности Первой симфонией – ею я завершил консерваторский курс.

Окончив в 1934 году консерваторию, я целиком отдался творческой и музыкально-общественной деятельности – писал песни, романсы, концертные пьесы, камерно - инструментальные и симфонические произведения. Из крупных вещей, созданных в тридцатые годы, назову фортепьянный концерт, симфоническую поэму, скрипичный концерт... Работая над фортепьянным концертом – моим первенцем в этом жанре, – я мечтал услышать его в исполнении Льва Оборина. Летом 1937 года моя мечта осуществилась. Великолепное исполнение выдающегося пианиста принесло успех сочинению. Для меня это означало вступление в новую, очень дорогую и близкую мне область творчества – область инструментального концерта. Горжусь, что этот фортепьянный концерт вошел в репертуар многих пианистов и у нас в стране и за рубежом. Его играл один из крупнейших пианистов века, Артур Рубинштейн.

В 1937 году меня избрали заместителем председателя Московского Союза композиторов, а в 1938 году, когда создавался Организационный комитет Союза композиторов СССР, назначили заместителем председателя этого всесоюзного творческого объединения. В те годы я работал бок о бок с известными советскими композиторами – С. Прокофьевым, Д. Шостаковичем, Р. Глиэром, Д. Кабалевским, встречался со многими деятелями литературы, театра, кино, живописи, участвовал в концертах, творческих смотрах, обсуждениях, дискуссиях...

Словом, атмосфера подъема новой, социалистической культуры с головой поглотила меня. Я оказался в самом центре мощного движения за реализм и народность советского искусства.

Весну и лето 1939 года провел в Армении, собирая материал для балета «Счастье». Здесь-то и началось глубочайшее изучение мелодий родного края, народного творчества, фольклора Армении. Делал я это по совету А. М. Горького, который высказал его вот при каких обстоятельствах. Летом 1934 года приехавший в Советский Союз Ромен Роллан гостил у Горького на даче. Было очень жарко, даже душно. Но это не помешало многочисленным гостям приехать к Горькому, который решил познакомить Ромена Роллана с известными писателями, композиторами, художниками, артистами. Алексей Максимович всех сердечно встречал, представляя каждого Роллану. Меня, молоденького аспиранта, пригласили, видимо, для разнообразия.

Автор «Жана Кристофа» чувствовал себя неважно. Костюм его был застегнут на все пуговицы, он кутался в плед, пряча в нем бледные, чуть прозрачные руки.

– Вы армянин? – спросил он меня.

– Да, армянин...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.