Мать

Е Селем| опубликовано в номере №335, ноябрь 1940
  • В закладки
  • Вставить в блог

Рассказ, перевед с польского Е. Живов

Три дня уже висит на воротах квадратик белой бумаги, и Сикорская, проходя через двор, сгорает от стыда. Мало, что ли, горя натерпелась она, а теперь еще и такая напасть! И если бы хоть съехать отсюда до этого позорного дня... Но где же взять денег на новую квартиру? На пенсию наложил арест хозяин дома, немало ушло на лечение Янека, а теперь принесли еще повестку из суда: требуют уплатить государству за то, что Янека содержали в тюрьме. Откуда же взять - то?

С этой повесткой она побежала к адвокату, к тому самому, которого ей когда - то рекомендовал Янек. Она помнит еще слова сына, голос его.

« Пойдете, мама, на улицу Щиглую; это наш адвокат, он вам поможет!» - кричал он через железную решетку.

Тогда она не пошла: незачем уже было... Побежала теперь, год спустя. Думала, что адвокат не припомнит ее фамилии; но как только она назвалась, он весь в лице переменился. Долго в молчании глядел на нее, потом взял повестку...

Взял и оказал, что дело трудное, такой уже закон в Польше, что за проживание и питание в тюремной камере взыскивается с заключенного или с его семьи. А так как она, Сикорская, получает пенсию, с нее и требуют. Можно, конечно, возбудить ходатайство, но это, право, безнадежно.

« Теперь все это не имеет никакого значения», - думает Сикорская. Она сложила свои пожитки в одеяло и стоит с узелком у дверей. Сегодня пятнадцатое. Пятнадцатого назначены продажа с молотка имущества и выселение из квартиры.

Вчера вечером забежала соседка Филипьякова. Никогда раньше носу не показывала. Хотела, верно, поглядеть на чужое горе, может, ждала жалоб, слез. « Не дождешься! - думает Сикорская. - Никогда в этом доме никого не знала и сейчас без них обойдусь. Не видела я, что ли, как все эти бабы перешептывались, когда все это случилось с Янеком?»

Ну вот опять! Сколько раз она клялась себе, что с ее губ не сорвутся подобные слова! Ничего не произошло. Ничего не случилось. Янек ведь жив, только уехал куда - то, очень далеко, почта туда не доходит, вот и нет писем. Когда - то - он был тогда еще совсем маленький, - задолго до этого несчастья, он мечтал о путешествиях, водил карандашом по карте и говорил: « Когда вырасту, мама, поедем на полюс... Нет, не на полюс, там очень холодно... Лучше на экватор...»

Вот снова: « несчастье»... Нет и не было никакого несчастья. Янек никогда не сидел в тюрьме. Да и за что бы сидеть в тюрьме ее сыну, единственному, выхоженному, выпестованному? В тюрьмах сидят люди, у которых сроду не было своего дома, о которых никто никогда не заботился. Что общего у Янека с этими людьми? Сын Филипьяковой - другое дело. Филипьякова - женщина темная, ходит стирать по чужим домам, может, даже читать не умеет. Чего это она хотела вчера?

- Пани Сикорская, - говорит, - это ведь - дело житейское, выселение это. Квартира у нас маленькая, но как - нибудь поместимся. Мой Антек в огонь и воду пошел бы за вашего покойного Янека...

Вот за это слово « покойного», именно за это слово, она вышвырнула ее за дверь.

- Вон из моей квартиры! - крикнула она.

Вчера это была еще ее квартира.

Потом она долго вглядывалась в фотографию Янека. Как живой он на этой карточке, весело смеется, зубы такие ровнехонькие, белые, каждый вечер когда - то сама ему чистила, а он кричал: « Мама, мята щиплет!» Затем укладывала его спать в чистенькой сорочке, и он дышал спокойно, ровно... А тут какая - то Филипьякова смеет говорить: « покойный».

Часы на кухне бьют десять. Сейчас эти люди придут... Хоть бы скорее все кончилось, а потом куда глаза глядят, все равно куда, лишь бы подальше от этого дома, от этой мебели, от воспоминаний...

Сикорская подходит к окну. « Уже май», - думает она равнодушно. Если хорошенько высунуться в окно, можно в стеклах верхнего этажа увидеть отсветы неба. Ей - то что до весны?

Идут уже. В глубине ворот видна фуражка полицейского, кожаный ремешок, застегнутый под подбородком. Рядом управляющий и судебный пристав с портфелем подмышкой. Сердце у Сикорской бьется учащенной, слишком учащенно, надо присесть на табурет.

Дверь от удара ногой раскрывается с треском. Трое чужих оглядывают стены полупустой комнаты.

- Горе да беда, - ворчит судебный пристав.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены