Это утро было такое же, как все другие. Небо без солнца, серое, как будто больное. Оно еще не отошло от ночи. Уани разбудила Фанту. Сегодня был день Фанты. Она надела свое розовое с золотом бубу. Мамаду любил, когда жены наряжались. Уани тоже надевала зеленое бубу и золотые браслеты, когда приходила ее очередь быть хозяйкой в доме. Прозрачное бубу облаком окутывало Уани, и она уже не так стеснялась своей худобы. Походка тоже становилась другой, плавной и гордой.

Фанта была полнее Уани. Уани завидовала ей, но никогда этого не показывала. Голые плечи Фанты блестели на солнце, как кожура карите.

У Уани были острые плечи и сухие, тонкие руки. Правда, от плеча до кистей они были испещрены черточками тиле, чего не было у Фанты. Этим Уани всегда гордилась. Когда Уани была девочкой, зги тиле выжгли ей раскаленным докрасна ножом. Потом помазали арахисовым маслом, смешанным с золой. Уани было больно, но она не плакала, как остальные дети. Через четыре дня все зажило.

Уани поставила тазы с бельем на голову. Сначала желтый, побольше, потом белый. Уани знала, когда она дойдет до большого моста, придет солнце и ей совсем расхочется спать.

Уани любила этот мост. Его построили не так давно. По нему ездили быстрые машины. Иногда за рулем сидели белые женщины. Они не смотрели на Уани. Уани не понимала их жизни. Но они ей никогда не казались счастливее ее.

Уани уже не помнила, когда прошла первый раз по этой дороге. Наверное, когда стала женой Мамаду. Тогда она пришла на то место, где стирают женщины. Дорога была рыжая от пыли и совсем голая. Деревья на ней не росли. От этого она казалась длиннее. И только в конце, около двухэтажной виллы, росла большая старая нере. Ее огромные сухие стрючки были похожи на гнилые бивни.

Здесь Уани всегда останавливалась. Она снимала с головы тазы и отдыхала. Уани давно выбрала это место. Здесь была тень. С соседних вилл сюда сносили разные ненужные вещи. Это было интересно. По утрам, когда Уани шла на Нигер, свалка была совсем небольшая. Уани хорошо видела, что здесь лежит. Она собирала пустые бутылки. Фанта носила в них на рынок арахисовое масло. Сломанные игрушки Уани дарила детям. Дети всегда ждали Уани около дома. Для себя она брала старые журналы. Уани читать не умела, но в журналах было много картинок.

Из-за забора на нее смотрели дети белых. Смотрели долго, пока Уани не уходила. Но Уани было все равно.

Сегодня Уани тоже остановилась под нере. Она сняла с головы тазы. Бутылки Уани сложила под деревом. Она возьмет их на обратном пути.

На Нигере день уже начался. К берегу подогнали пироги, доверху груженные бананами. Пироги черные, а бананы желтые. Как рыба с распоротым брюхом. Гроздья бананов носили вверх, на берег, и складывали на телеги. Сонные лошади стояли, опустив шеи.

Солнце поднялось, и было видно, как вода, мутная у берега, дальше становилась прозрачной. Уани всегда казалось, что там она холодная и очень вкусная. Из ее глади выплескивались рыбы. Сверкнув на солнце, они опять уходили вглубь. Рыбы были большие – «сале». Французы их называли «капитан».

Уани поспорила с Маной: Мана заняла ее привычное место. Все знали, что у этого старого корня стирает Уани. Мана тоже знала. Зачем она заняла! Уани так и сказала Мане. Мана ворчала, но тазы убрала. Потом пришли другие женщины. Они не торопились стирать. Впереди был еще весь день. Матери кормили грудью малышей, мыли ребятишек постарше. Те верещали, когда мыло попадало им в глаза. Женщины причесывали друг друга.

Со стороны берег напоминал большой табор. В нем каждый был занят своим делом. Это место всегда привлекало туристов. Они наводили свои фотоаппараты как будто на мост. Но все давно знали эту хитрость. Женщины стягивали с головы мисоро и прикрывали груди. Они не сердились, как не сердятся на несмышленых детей.

Только старая Фотомата сердилась. Она не хотела осквернять свои уста бранью и только трясла высохшими кулаками. Уани продолжала стирать даже тогда, когда фотоаппарат смотрел прямо на нее. Ей было все равно.

Женщины стирали и громко разговаривали. Уани молчала. Она не любила говорить, когда работала... Она слушала женщин. Уани знала все, о чем говорили женщины. У Туре родился сын. Туре плакал. Ему сказали: пойди к русскому доктору. Туре пошел. Теперь он уехал, в Москву. Там сыну будут делать операцию. Такому маленькому...

Уани вышла на берег, разостлала белье на земле. Когда она вернулась, женщины уже говорили о другом. К празднику табаски Ага сшила себе бубу, такое же, как у жены президента: темно-зеленое, с золотыми клетками. Она видела жену президента на стадионе, только Уани не очень верит Are. Все знают, Ага любит говорить больше, чем есть.

Уани первая увидела Марьям.

– Смотри, к тебе бежит сестра, – сказала она Мане.

По всему берегу лежало белье, будто расстелили огромное одеяло из разноцветных кусков. Марьям, как кузнечик, прыгала между этими лоскутами.

Женщины перестали стирать и смотрели на Марьям. Все любили смотреть на нее: тугие косички дольками арбуза сходились на макушке и торчали так, как ростки бамбука. Марьям давно купила пасту для волос. Многие девушки из ее колледжа этой пастой уже распрямили волосы и делали пышные прически, совсем как у белых. Эту пасту специально выпускали во Франции для Африки. Но Амаду просил Марьям не делать этого. Паста так и лежала в коробке из-под конфет, где Марьям хранила свои украшения. Огромные глаза Марьям, даже когда она улыбалась, казались грустными. Но Марьям никогда не была грустной. Марьям была веселой. Она любила танцевать. И когда она танцевала, оборка ее коротенькой тайба-сы пушилась, как мак, вокруг талии, а яркая ткань, казалось, вот-вот сорвется с ее бедер. Не было ни одной соперницы, равной ей в танце.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.