Около пятой квартиры на третьем этаже они остановились. Вельветовый парень долго прислушивался, потом замер, приложившись ухом к замочной скважине, и ловко, одним поворотом, отпер дверь.
В большой комнате, почти совершенно пустой — маленький стол и два кресла, в углу широкая смятая тахта, — возле громадного, чуть не во всю стену, итальянского окна, стоял шеф отдела III-А. Он улыбался.
— Простите меня, но в нашей работе приходится порой разыгрывать спектакли.
Вихрь был готов к этому; он сыграл такое изумление, что гестаповцы — сначала шеф, после слепец, прятавший очки в футляр, а потом вельветовый парень — снисходительно рассмеялись.
Шульц оказался однофамильцем. Коля понял это, как только ввели Богданова. Степан сыграл все точно, как они репетировали в бараке. Коля подстриг Шульца артистически. Он яростно щелкал ножницами вокруг его головы, все время повторяя дурацкий вопрос:
— Не беспокоит? Не тревожит? Не беспокоит?
Вечером им выдали по пятьсот марок: каждому, уходившему вместе с немецкими войсками от красных войск, выдавалась такая компенсация перед окончательным трудоустройством.
Коля получил направление на работу в офицерскую парикмахерскую, а Степана направили в автомастерскую танковой части, дислоцировавшейся в семи километрах от Кракова, в непосредственной близости от форта Пастерник.
Получив деньги, Коля с Богдановым пошли в солдатский распределитель: там по записке старичка офицера им продали банку свиных консервов, булку, сто граммов маргарина и бутылку шнапса. Они завернули все это в газету и пошли в лесок. Там разложили костер и начали пировать. Степан после первого же стаканчика опьянел и стал плакать. Он плакал, всхлипывая, слезы катились по его желтым щекам, он не вытирал их, и они заливались к нему в рот, и только тогда он вытирал губы ладонью, и виновато улыбался, и мотал голевой.
— Знаешь, что самое страшное, — говорил он, — самое страшное — это какими мы можем стать потом. Сможем ли мы победить в себе ту ненависть, которая в нас родилась? Сможем ли мы побороть в себе страх, который теперь живет в нас вместе с отчаянием и храбростью?!
Он выпил шнапс, понюхал корку хлеба и, подвинувшись еще ближе и костру, стал рассказывать:
«Пал Палыч — мой следователь у власовцев. Он лыс, стар и болен. Я вижу, что он болен, потому что у него все время закипает пена в уголках рта, и еще потому, что лицо у него желтое и до невозможности худое.
— Ну-ка, хлебало открой, — говорит Пал Палыч.
— Что?
Он грязно ругается и повторяет:
— Хлебало открой свое! Рот, понял?!
Открываю рот. Он заглядывает, как говорят врачи, в «зубную полость» и сердится:
— Что, «желтую сару» уже сняли гансы?
Я ничего не понимаю.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.