Люся не столько работала, сколько вертелась и хохотала. Это раздражало Клешнина, но остальным, кажется, нравилось. Они подзадоривали Люсю, и та, хлесткая на язык, выдавала такие словечки, что даже видавшие виды рабочие крякали.

Взрывы шли один за другим; я тяготилась, что некого толком расспросить, и не заметила, как рядом со мной очутился Клешнин.

— Пишите, — без всякого предисловия сказал он. — Работа сейсмопартии...

И несколькими быстрыми, точными фразами рассеял все мои недоумения. Я поблагодарила.

— Не за что, — отрезал он. — И вообще... присылали бы мужчин!

Его позвали, и он поспешно ушел, оставив меня грустно размышлять о женском равноправии.

Партия проходила трудный профиль. Похоже, где-то совсем рядом была нефть, но она, как сказочный клад, не давалась в руки. Это подзадоривало, всем хотелось большой удачи, и работа шла на полном накале.

Постепенно Люся угомонилась, занялась делом, и я поняла, что она действительно любит свою работу. Расхлябанные движения стали быстрыми и точными, щеки побледнели, глаза глядели серьезно и озабоченно.

Потом, ближе к вечеру, нас зверски ели мошка и комары. Мы сидели с рабочими партии у столовой, где в противне дымились угли — заслон от насекомых, — и слушали приемник, который больше трещал, чем вещал.

Все молчали. Суетилась одна Люся. Она то подсаживалась к одному, то ерошила волосы другому, веселая, капризно-кокетливая и почему-то чуточку жалкая.

Сквозь треск и завывания прорывались голоса, музыка — позывные большого мира. Прозвучал нежный и печальный голос Сольвейг, бурей налетел прелюд Рахманинова и разбился о темную стену тайги.

Клешнин стоял, прислонившись к сосне, и рассеянно глядел поверх голов на малиновый ветреный закат. Он не заметил, как Люся подкралась к нему, сунула руку в карман его стеганки, ловко вытащила потрепанную записную книжку и, раскрыв, с торжеством подняла над головой. На внутренней стороне обложки, под целлофаном мелькнуло темнобровое женское лицо.

Борис обернулся, увидел карточку в руках Люси и сморщился, как от зубной боли.

— Отдай! — приказал он. Та громко расхохоталась и вдруг, сразу оборвав смех, бросила книжку к ногам Бориса и убежала в дом.

Разошлись рано, и повариха, женщина лет под сорок, высокая, гибкая, с нечистым лицом и злыми глазами, объявила, что у нее сегодня день рождения и надо отметить. Появился ее друг, радист Григорий. Я охотно ушла бы, но идти было некуда — ночевать мне полагалось тут же.

Мы сидели вчетвером на скамейках за длинным дощатым стоном. Уже целый час я цедила сквозь зубы несколько глотков вина. Остальные пили стремительно: под стол отправлялась третья поллитровка. Блестели глаза, развязывались языки...

Повариха и радист куда-то исчезли. Мы остались вдвоем. Видимо, Люся заметила, что мне не нравится это ночное пиршество, потому что вызывающе плеснула себе еще полукружии, залпом выпила и закурила сигарету.

— Зачем? — спросила я.

Она стала плести какую-то несвязную историю о своей несчастной судьбе.

— Слушайте, Люся, как вам помочь? — прервала я. — Может, попросить, чтобы вас перевели в другую партию?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.