– А что?

– Да обличают гапоновцев. С этим в прокламациях надо подождать.

– Странно, как вы это говорите, – подождать. Ведь они собираются в воскресенье рабочих к Зимнему дворцу с петицией вести.

– Вот поэтому и подождать надо. Покуда же гапоновцы в массе имеют влияние, с ними надо бороться их же оружием, вот, скажем, как я. Приду это: товарищи, отец Георгий Гапон говорил так: рабочих душат со всех сторон. Это делает и правительство, и капиталисты. Нам нужно думать, как освободиться от этого двойного ярма. Для того чтобы бороться с теми и другими, нужно организоваться. Об этом говорил отец Георгий Гапон. Но организоваться нам не дают при полицейском строе. И вот отец Георгий Гапон говорил, что нужно прежде всего завоевать свободу союзов, слова, печати и стачек. Добиться всего этого мы можем, как говорил отец Георгий Гапон, только через Учредительное собрание. Отец Георгий Гапон говорил, что мы должны в нем видеть прежде всего средство для борьбы с капиталом...

– Удивительно подходящий способ для социал-демократа, да еще большевика, – девушка даже волосами потрясла от негодования.

Мужчины усмехнулись, налаживая гектограф и раскатывая валик по сырым местам бумаги:

– Эка добродетель. Маня, оставьте чушь городить.

– И вы тоже подделываться под Гапона!

– Где же тут подделка под Гапона, если мы его именем развиваем в массах наши взгляды.

– Но...

Спорили и работали, любовно оглядывая готовые листки, с опаской глядя на завешенные окна. Утро уже серело в окнах, когда работа была закончена. Но спать в «рабочем помещении» было опасно. Поспешили разойтись с пачками прокламаций по районам. Высокий агитатор вышел, позевывая, последний.

– Ну и погодка, – пробормотал он. Снег вновь падал крупными хлопьями, падал густо и часто, так что в двух шагах ничего не было видно.

В утренних туманах заводы стояли молчаливо. Рабочий Петербург бастовал...

Описанная нами очень бегло сценка из социал-демократического подполья была очень характерна для того времени – кануна кровавых событий 9 января.

Социал-демократы, большевики, меньшевики и промежуточная «болотная», как ее называли, группа – все должны были развивать лихорадочную деятельность, чтобы хоть отчасти подготовить массы рабочих к задачам неминуемого революционного взрыва. Эта деятельность осложнялась громадным влиянием общества фабрично-заводских рабочих г. Петербурга, полицейской организацией во главе со священником Гапоном. Что это было за общество, как оно образовалось и почему имело такое сильное влияние на рабочие массы?

В продолжение ряда лет перед Русско-японской войной капитализм в России быстро развивался. С каждым годом новые тысячи верст прорезались железнодорожными путями и вслед за тем, как грибы, вырастали новые заводы, фабрики и рудники. Армия наемного труда (рабочий класс) быстро росла, осознавала свои классовые интересы и энергично развивала борьбу. Сначала борьба шла на экономической почве за сокращение рабочего дня, который сплошь и рядом продолжался 14–18 часов, за увеличение заработной платы и т. д. Но затем влияние рабочей партии – социал-демократов – внесло в пролетариат сознание, что его экономическое раскрепощение может быть достигнуто только в результате получения политических свобод. Поэтому скоро лозунг «долой самодержавие» получил огромное распространение в рабочих массах.

Царское правительство в борьбе с рабочими не церемонилось. Почти каждая стачка сопровождалась арестом и ссылками сознательных рабочих, вызовом войск и усиленных нарядов полиции. Но так как эти меры только разжигали гнев в рабочих массах и показывали самым отсталым слоям пролетариата, что правительство с капиталистами, некоторые слуги царя стали искать другие способы борьбы. Начальник «охранного отделения» в Москве 3убатов вместе со своими сотрудниками, полицейскими и жандармскими офицерами, повел очень тонкую игру с рядом малоустойчивых арестованных деятелей рабочего движения. Он убеждал их, что надо отделить экономическую борьбу от политической. Если рабочие в политику вовсе не будут вмешиваться, если они будут верноподданными царя, им легко будет действительно добиться экономических улучшений. Зубатову удалось организовать в Москве несколько рабочих обществ – касс взаимопомощи и культурно-просветительных кружков, которые потом распространились на ряд городов России. Конечно, никаких экономических улучшений зубатовцы не добились, да серьезно и не пытались добиться. Они только затормозили рабочее движение, рост социал-демократической партии и профессиональных союзов. А это и входило в цели, поставленные им царскими жандармами.

В Петербурге полиция почему-то не решалась долгое время на организацию зубатовского общества. Только в 1904 г. священник Гапон, связанный с Зубатовым, энергично взялся за создание Петербургского общества фабрично-заводских рабочих (ПОФЗР). Священническая ряса Гапона, его увлекательное красноречие, его простой, намеренно рассчитанный образ жизни, создали ему очень быстро прочное положение. Многие рабочие, очень умеренные, но в то же время искренно желавшие вести борьбу с капиталистами, сгруппировались вокруг него. ПОФЗР очень быстро выросло и имело зимой 1904–1905 гг. в 11 отделах не меньше 5000 членов. В 1904 году, в угоду жадным акулам капитала, царизм начал на Дальнем Востоке войну с японцами. Так же как и в последующую империалистическую войну 1914–1917 гг., сразу обнаружилась гнилость всего государственного аппарата царской империи. В армии были бездарные начальники; в тылу господствовало безудержное воровство и взяточничество. Одно поражение следовало за другим. Флот, посланный в Тихий океан и стоивший многие миллионы, был разбит. Порт-Артур – главная крепость в Тихом океане – занят японцами, и армии безостановочно отступали. Материальное положение рабочих вследствие войны продолжало ухудшаться. В связи со всем этим настроение рабочих с каждым днем становилось все более и более революционным. Гапон и его ближайшие сотрудники, чтобы не потерять влияние в рабочей массе, должны были решиться на определенный шаг, поставить перед массами ясную цель, через которую последние могли бы добиться выполнения своих требований: восьмичасового рабочего дня, свободы союзов, стачек и т. д. В конце декабря на Путиловском заводе были уволены четыре члена ПОФЗР. Путиловский завод объявил стачку. Благодаря всеобщему недовольству стачка перекинулась на другие заводы. 7 января в Петербурге не работало ни одного предприятия. Бастовало 160 000 рабочих. Гапон, который уже 3 января бросил в массы лозунг идти к царю с петицией (письменным изложением рабочего положения, их нужд и требований), должен был под влиянием нарастания революционных настроений рабочих пойти на соглашение с социал-демократами и вставить в петицию ряд социально- демократических требований. Демонстрация к Зимнему дворцу была назначена на воскресенье 9 января. Большевики по поводу демонстрации выпустили прокламацию, в которой писали, что требования, изложенные в петиции, означают низвержение самодержавия. «Напрасно поэтому, – говорилось в петиции, – обращаться к царю с этими требованиями: добровольно царь вместе с огромной шайкой всяких великих князей, придворных чинов, министров, губернаторов, жандармов, попов и шпионов не откажутся от своих прав, от своей власти, от сытой, роскошной жизни, которую они ведут, от огромных богатств, которые они награбили и продолжают грабить с рабочих и крестьян. Свобода покупается кровью, свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях. Не просить царя и даже не требовать от него, не унижаться перед нашим заклятым врагом, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку – только таким путем можно завоевать свободу. Только тогда, когда встанут все русские рабочие и пойдут штурмом на самодержавие, – только тогда загорится заря свободы. Освобождение рабочих может быть только делом самих рабочих, ни от попов, ни от царя вы свободы не дождетесь...» Как потом выяснилось, царю Николаю II о готовящейся демонстрации подробно доложил шеф жандармов Святополк Мирский. Об этом в дневнике царя есть следующая запись: «Ясный морозный день. Было много дела и докладов. Завтракал Фредерикс. Долго гулял. Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120 000 чел. Во главе рабочего союза какой-то священник-социалист Гапон. Мирский приезжал вечером для доклада о принятых мерах».

Эти «меры» были полномочия князьям Владимиру и Сергею Александровичам и генералу Трепову расправиться оружием с мирными манифестантами и их делегацией.

Чтение петиции

Мы воспроизводим один из моментов чтения петиции, которое происходило 6, 7 и 8 января во всех районах Петербурга. Тысячная толпа скучилась на морозе перед большим освещенным домом в одном из переулков Нарвского района.

– И что тут, милый? – протянула сморщенная старушонка, удивленно озираясь на народ.

Малец, на которого она вопросительно глядит, держит под рукой пачку газет.

– Опчество рабочее, пецицию принимают. Поняла? – важно отвечает он. – Газету не купишь, баушка, – изменяя тон, добавляет мальчик.

Но «баушка», ошеломленная неведомым словом, уже ушла в темноту. С другого угла, из двора дома потянулись гурьбой рабочие.

– Пускают...

– В следующую партию...

– Петров, наши пошли?

– Поспешай, ребята!

В дверях сотрудники Гапона кричали:

– Не толкайтесь, мы пропустим всех. Соблюдайте порядок.

Большой зал скоро плотно набился. На эстраде у столика появился высокий худой священник. Темная грива волос, большие впалые возбужденные глаза и нервно подергивающиеся мускулы лица – таковы были характерные черты хорошо известного Питеру священника Гапона.

Шепот, сморканья и покашливанья замирают. При глубоком внимании Гапон театрально осеняет толпу крестом.

– Итак, братья, мы решили все вместе, с нашими женами и детьми, в воскресенье 9 января идти к Зимнему дворцу и просить у государя защиты. Я уже предупредил об этом министра внутренних дел...

Гапон прочел короткое письмо к министру и стал читать длинное обращение к царю:

– ...Пришли к тебе, государь, искать правды и защиты, – читал Гапон, почти не глядя на бумагу. Его глаза останавливались на немногих скептически улыбавшихся лицах, и, казалось, говорили: «Не верите. А вот они мне верят». – ...Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать... Нас душат деспотизм и произвол, мы задыхаемся... Настал предел терпенью. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук...

Еще долго вычитывал Гапон из письма и с каждым моментом голос его истерически повышался:

– ...Живут и наслаждаются капиталисты – эксплуататоры рабочего класса и чиновники – казнокрады и грабители русского народа... Государь, не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников... Повели выборы в Учредительное собрание по всеобщей и тайной и равной подаче голосов...

Гапон закончил письмо и монотонно быстро вычитывал требования:

– Необходимы, во-первых, меры против невежества и бесправия русского народа: немедленное освобождение и возвращение всех пострадавших за политические и религиозные убеждения, за стачки и крестьянские беспорядки; немедленное объявление свободы и неприкосновенности, свободы слова, печати, свободы собраний, свободы совести в деле религии; общее и обязательное народное образование на государственный счет; ответственность министров перед народом и гарантия законности правления; равенство перед законом всех без исключения; отделение церкви от государства...

В зале становилось душно. Махорочный дым и покашливания увеличивались.

Гапон продолжал:

– Во-вторых, меры против нищеты народной: отмена косвенных налогов и замена их прогрессивным подоходным налогом; отмена выкупных платежей, дешевый кредит и постепенная передача земли народу, исполнение заказов военного и морского министерства должно быть в России, а не за границей; прекращение войны по воле народа.

– В-третьих, меры против гнета капитала над трудом: отмена института фабричных инспекторов; учреждение при заводах и фабриках постоянных комиссий выборных рабочих, которые совместно с администрацией разбирали бы все претензии отдельных рабочих; увольнение рабочего не может состояться иначе, как с постановления этой комиссии; свобода потребительно-производительных профессиональных рабочих союзов – немедленно; восьмичасовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ; свобода борьбы труда с капиталом – немедленно; нормальная заработная плата – немедленно; непременное участие представителей рабочих в выработке законопроектов о государственном страховании рабочих – немедленно.

Гапон закончил и, не садясь, обвел взглядом собрание.

– Все ли согласны? – спросил он. В передних рядах загудели:

– Все, все.

– Тогда приходите сюда в 9 утра, отсюда пойдем всем отделом (так назывался у Гапона район общества).

Толпа двинулась к выходу. Председатель, покрывая шум, кричал:

– Только смотрите, чтобы не было оружия... и красных флагов тоже.

Незнакомец в барашковой шапке обратился к своим товарищам:

– Ну что, заставили Гапона заговорить социал-демократическим языком. Революция началась.

– Ты думаешь, что из петиции что-нибудь выйдет? Глупости. Царь не примет. Может быть, будут стрелять.

– Не может быть, а безусловно, – отрезал «барашковая шапка». И это-то и будет началом революции. После выстрелов каждый поймет, что освобождение рабочих возможно только их собственными руками.

– Но жертвы...

– Без жертв, брат, никакая борьба невозможна...

В другой стороне говорили:

– Ежели будут стрелять, тогда у нас нет царя.

– Коли помирать, так что ж, только бы стоять всем до одного.

– Не посмеют не пустить, не посмеют...

Толпа расходилась понемногу, всюду стояли кучками знакомые и незнакомые, говорили почти не таясь – на такое дело шли, что страха перед полицией не стало.

«Царская милость»

Утро следующего дня тоже было ясное и морозное. Темно-красный величественный корпус Зимнего, заснеженный, с ледяными узорами на стеклах, приветливо глядел через скованный простор Невы на Петропавловскую крепость.

– К тебе сегодня с петицией, – перекинул Зимнему ветер от крепости.

– А я их по-старинке и к тебе, – ответил дворец и улыбнулся.

Солнце искрилось в сотнях окон дворца, переливалось в них мягкими красками. И оттого, казалось, все будет хорошо. Люди смотрели на протянувшихся шпалерами солдат, на многочисленных, сверкавших бляхами и начищенными пуговицами, городовых, на медленно разъезжавших казаков и смеялись:

– Чего они боятся. Скажут, вручат и уйдут. Не съедят царя.

И густыми толпами спешили по широкому Невскому, по гордой, желтевшей массивными зданиями Адмиралтейской, по Конюшенной, по всем прилегающим к Невскому улицам.

– Нельзя!

– Осади!

– Разойдись!

Грубые оклики городовых не пугали. Их пропускали мимо ушей и пробирались. К 10 часам у Александровского парка скопилось много народу. Ждали, что все-таки пустят на площадь.

А на Дворцовой площади перед Зимним в походном снаряжении длинными шеренгами мерзли солдаты. Офицеры в перчатках, раскуривая папиросы, звеня шпорами, ходили группами.

Какой-то поручик, ударяя палашом по голенищам изящных сапог, откровенничал:

– Дорогой мой, несомненно, сегодня можно отличиться. Война… э-э... всегда война. И, право, мне все равно, где получить чин, здесь или на Дальнем Востоке. Только что здесь спа-акойнее, ха-ха.

Он смеялся.

– Остроумно?! Тонко?! Ха-ха! Не правда ли?

На краю площади маленький прапорщик хрипло кричал:

– Царя нет в городе. Река-амендую разойтись.

– А может, его и вовсе нет, – иронически вопрошали из толпы...

В это время к Нарвской заставе подходила главная часть демонстрации во главе с Гапоном. Несмотря на мороз, шли с непокрытыми головами. Иконы, церковные хоругви, портреты царя – символы суеверия и бесправия возвышались над толпой. Вдруг передняя часть демонстрации заколебалась, изогнулась и остановилась. Сзади кричали:

– Чего стали?!

И люди, выходя из рядов, с боков забегали вперед.

– Войска не пускают, предлагают расходиться.

– Мы к царю! Не смеют!

– Вперед! Выставляйте портреты царя. Пререкались недолго. Офицер вытащил саблю и звонко скомандовал: пли!

Один за другим раздались залпы, точно сухой лес повалился, и пули с жадным, сосущим нутро свистом впились в гущу тел.

Обезумевшие люди бросились в стороны и, падая под ударами штыков и казачьих сабель, предсмертно кричали:

– Убийцы! Палачи!

Гапона его друзья прикрыли и перебросили через какой-то забор. Он скрылся в знакомом ему доме и тут узнал, что расстрелы идут по всему городу. К Александровскому парку весть о расстреле у Нарвской заставы принес тот самый мальчуган, газетчик, что важно объяснял про петицию. Ему не поверили и пригрозили побить. Мальчишка поплакал и влез на дерево, чтобы видеть площадь с войсками. Через несколько минут с десятками других ребят он был свален залпом войск. Намерзшие и напоенные водкой солдаты перешли затем в атаку и стали добивать раненых и не успевших бежать из парка. На стене сада остался пятилетний ребенок с семью штыковыми ранами.

На Васильевском острове

Сопротивление было организовано только на Васильевском острове. Им руководили социал-демократы. Уже после расстрела за Невой, когда на острове появились раненые, в возбужденной толпе появилась решимость бороться. Некий Давыдов (Рихтзаммер) взобрался на сиденье извозчичьих саней и крикнул:

– Теперь к дворцу незачем идти. Царь хочет сосать народную кровь, а не выслушивать наши требования. В безоружных стреляют. Нельзя оставаться с голыми руками. Нам нужно оружие. За оружие!

Толпа ответила:

– К оружию!

И лавиной повалила за неожиданно явившимся вождем. Городовые по дороге были обезоружены. Торговцы в испуге стали запирать лавки. Обыватели стали прятаться по домам.

«Я помню, – рассказывает очевидец, – кричал отстававшим: товарищи, скорее, бегом, вы губите рабочее дело». Наконец, сворачиваем в переулок. «Вот мастерская! – воскликнул рабочий-проводник. – Дворник, открывай». Основательная дверь мастерской не поддается нескольким дружным натискам; дворник побежал за ключами на второй этаж, я последовал за ним: он ткнулся в дверь, ему не открыли. Окна мастерской находятся на уровне земли. Не осилив дверь, принялись за окно: выбили ногами и локтями стекла, переплет вышибли, кажется, оглоблей, ее применяли как таран. Сабли, шашки, старинные ятаганы, клинки без ручек – хватали целыми снопами и выкидывали на улицу через окно. Брали ключи для отвинчивания гаек, напильники и просто подходящие увесистые куски железа. Когда мастерская уже была очищена, с улицы крикнули: «Солдаты!»

Баррикады строились на 4-й линии Васильевского острова. Шкафы, лестницы, дрова, доски, кирпичи, телефонные столбы – все шло на постройку баррикады. Революционеры захватили также типографию и выпустили короткое воззвание:

«Товарищи! На 4-й и 5-й линиях Васильевского острова уже устроены баррикады. Мы готовы положить жизнь за свободу, бороться до конца – до победы. Нам нужно только огнестрельное оружие. С вооруженной силой царя мы можем бороться только с оружием в руках. За оружие, товарищи-граждане. Мы ждем, что все товарищи рабочие присоединятся к нам. Мы уже захватили несколько шашек у офицеров и разобрали одну мастерскую оружия».

Первый выстрел был сделан холостой. Один из защитников баррикады – рабочий – вышел вперед с красным знаменем и, высоко подняв его, сказал:
«Если не совестно, стреляйте».

Солдаты замялись.

Тогда офицер вытащил шашку и скомандовал. Последовал залп, но мимо. Храбреца подняли на штыки и стали систематически расстреливать горсточку героев. Дрались бутылками, кирпичами, дрались, не отступая, и все-таки сила оружия сделала свое. К вечеру все было окончено. Но войска, озверев, продолжали стрелять.

Шли кое-где пожары, горели костры, солдаты ходили дозорами, казаки разъезжали с саблями наголо. Но народ не прятался. На всех улицах в центре толпы пели революционные песни и насмешливо кричали: «победителям» ура! Поздно ночью в Петербурге стало распространяться новое воззвание большевиков.

Ко всем рабочим

«Вышли к царю добиваться прав своих, и он встретил вас ружейными и пушечными залпами, ударами пик и отточенных сабель своих свирепых опричников…»

Воззвание заканчивалось следующими словами: «Ходите по улицам и добивайтесь того, чтобы всюду и везде были прекращены работы, чтобы все граждане, как один человек, поднялись с оружием в руках против царя, против правительства, передавайте солдатам наши листки и требуйте, чтобы они отказались стрелять в народ».

В ночь на 13 января трупы убитых 9 января, как опознанные, так и неопознанные, были увезены в город. Часть была свезена на Преображенское кладбище, где в братской могиле было погребено 88 человек, из них только 40 в гробах, остальные без долгих церемоний в своем платье просто засыпаны землей.

При розысках жертв родные и товарищи посылали немало проклятий царю.

Всего было убито 1216 человек и до 5000 раненых. Но жертвы, принесенные рабочим классом Питера, не оказались напрасными. В короткий срок на почве, напоенной кровью «веривших в царя», взошла революционная жатва. На события 9 января 102 города России и неисчислимое количество местечек и поселков ответили забастовкой. Рабочая и крестьянская Россия встала на борьбу с царизмом. Эта борьба продолжалась с продолжительным периодом поражений и затишья до марта 1917 года, когда самодержавие было сокрушено. Она закончилась полной победой пролетариата над своими классовыми врагами в октябре 1917 года.

Владимир Ильич Ленин, который о событиях 9 января узнал из газет (он жил тогда в Швейцарии, в Женеве), написал следующие незабвенные для каждого сознательного пролетария слова:

«Величайшие события происходят в России. Пролетариат восстал против царизма. Вооружение народа становится одной из ближайших задач революционного момента. Нужно немедленное вооружение рабочих, подготовка и организация революционных сил для уничтожения правительственной власти и учреждений...

Да здравствует восставший пролетариат».

У Ильича взгляд вперед был зоркий. Действительно, 9 января была расстреляна вера в царя, и 9 января стало началом рабочей революции.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.