Дверь электрической станции была широко открыта, и солнце так раскалило бетонный пол, что механик Букта то и дело переступал босыми ногами, заглядывая через плечо инженера Джибсона, который при помощи маленьких мехов покрывал порошком ДДТ статор электрического генератора.

— Нет, — грустно сказал Букта. — Никто не вылезет отсюда. Машина холодна, как смерть, уже несколько дней, а все ядовитые твари почему-то любят тепло.

— Молчи, Букта, — тихо сказал инженер Перу, тонкое и совсем молодое лицо которого омрачала забота, — твои слова мешают мистеру Джибсону сосредоточиться.

Джибсон бросил меха и вышел подышать свежим воздухом, хотя он считал, что больше нельзя было называть воздухом перегретый газ, окружавший станцию.

Это было странное и даже нелепое сооружение: древнее водяное колесо, построенное на маленьком водопаде ещё при безумном радже Сундирре, приводило в движение ротор современного генератора, дававшего электрическую энергию моторам нескольких насосных станций, расположенных далеко внизу и поднимавших из глубоких колодцев воду, которая по длинным трубам попадала в оросительные каналы.

— Если насосные станции не начнут работать через три дня, всё будет кончено. Тысячи людей умрут голодной смертью, — сказал Перу.

Раскалённая земля на глазах покрывалась сетью трещин, как стенка печи, обмазанной глиной. Казалось непонятным, каким образом над этой землёй ещё возвышается что-то живое, какие-то ростки. Около станции, окружённой высокими, старыми тамариндами, было прохладно, но Джибсон видел, как листья, утром глянцевито-зелёные и упругие, к четырём часам сворачивались в безжизненные, вялые трубочки. Засуха на всё дышала своим лихорадочным жаром.

— Голод уже начался, — мрачно промолвил Лхари, помощник Букта. — Если мы не дадим воды, здешние крестьяне будут умирать

на пороге своих хижин: идти им некуда. Вокруг голод и смерть. Я получил позавчера телеграмму, что вся семья моего дяди умерла от голода. Я, наверно, целый час держал в руках листок бумаги и не понимал: телеграф, радио — и вдруг голод? Такой голод, который бывал сотни лет назад, когда не знали, что такое электричество, железная дорога, когда от Калькутты до Бомбея надо было добираться шесть месяцев.

Перу взял за локоть Джибсона и отвёл его в сторону, в густую тень тамариндового дерева, от которого в этот знойный час исходил такой едкий перечный запах, что у Джибсона защекотало в носу.

— Дорогой мистер Джибсон, — сказал Перу, — есть ли у вас надежда исправить генератор? Сам я ничего не могу придумать. Из нас готовят каких-то инженеров-недоучек. Когда дело доходит до практического приложения знаний, я чувствую себя совершенно бессильным. О генераторе и моторах, работающих на наших станциях, я знаю меньше, чем Букта и Лхари.

До самой ночи ничего не удалось сделать, и в полночь Перу, не спавший уже двое суток, свалился на тростниковую подстилку, на которой лежал вынутый ротор

генератора. Букта и Лхари заснули ещё раньше на той же подстилке, и все три тёмные тела казались распростёртыми у идола — ротора, требовавшего неизвестно какой жертвы за воду для иссохших от жажды полей.

Это был американский генератор, и Джибсону обязательно хотелось доказать, что английский электротехник справится с любой электрической машиной, хотя бы её сделал сам черт. Джибсону ещё никогда не приходилось чинить генератор подобной системы и такой большой мощности. Он действовал настойчиво, но наугад и причину повреждения обнаружил случайно, когда уже хотел бросить работу. Он сам понимал случайность своего успеха, но всё же гордость овладела всем его существом. Он другими глазами смотрел сейчас на переносную лампу, ярко освещавшую обмотки статора, на паяльник, струивший пряный дым горящей канифоли. Всё стало простым, понятным, обыденным.

Исправление можно было сделать с помощью индусов за два часа, не больше. «Сейчас будить их не стоит», — решил Джибсон, который вдруг ощутил смертельную усталость. Он выключил переносную лампу. Помещение, освещенное одной маленькой настольной лампочкой, выглядело мрачно: сломанная машина, разбросанные на полу тела...

Как любому инженеру, Джибсону была приятна победа над строптивой машиной. К тому же он физически ощущал жажду влаги, жажду, о которой кричала окружающая земля. Джибсон вышел на площадку перед станцией, обрамлённую тамариндами и розовыми кустами и залитую белым лунным светом. Даже этот холодный свет как будто высасывал из земли последние её соки. Было необыкновенно тихо, и Джибсон вспомнил слова Букта, что когда надвигаются засуха и голод, в Индии всё живое теряет голоса. Первыми замолкают лягушки, чующие, что скоро пересохнут их болота, потом — ночные птицы и насекомые. Последними сдаются собаки. Сейчас совсем не было слышно лая, хотя Джибсон

хорошо знал, что в деревне еще есть собаки.

«Значит, уже достигнут предел, — подумал он. — Ничего, завтра всё начнёт оживать». Он представил себе, как на насосных станциях раздадутся таинственные далёкие всхлипывания в трубах, музыкальный звон приближающейся воды в контрольной трубе. Придут в движение стрелки манометров, и, наконец, над оросительными каналами возникнут лёгкие, чуть уловимые облачка пыли, поднятой первыми стремительными струями воды...

Растроганный своим подвигом, Джибсон видел уже не мёртвую землю, а поля, на которых работают крестьяне. Ему захотелось поскорее, бегом, вернуться в старое бунгало, где тревожным сном спал толстый, добродушный инженер Браун, и рассказать о первом в жизни настоящем успехе инженера Джибсона, спасшего от засухи целый район. Целое государство, чёрт побери, если говорить о европейских масштабах!

Браун давно спал, когда Джибсон вернулся домой, но юноша безжалостно разбудил его.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.