Мы удобно располагаемся за столом. Неторопливо едим, пьем, разговариваем. Именно в тот момент, когда мы подносим к губам заполненные кагором треклятые стопки, за дверью раздается отчаянный вопль:

– Муся!!! Скорее!!!

Это соседка по квартире, в комнате которой есть телефон: из какой-то очередной тмутаракани звонит Лидка – поздравить мать. Муся, чуть не опрокинув свою тарелку, выпрастывается из-за стола и резво, как молодая, уносится в темноту коридора. А мы сейчас же начинаем толковать о том, что Лидка все-таки, хотя и молодец, могла бы уже вести более оседлый образ жизни, быть поближе к матери, а не кочевать одиннадцать месяцев в году по геологоразведочным партиям. Лидка, впрочем, отнюдь не геолог – образования в свое время она не пожелала получить, а сразу же после школы нанялась куда-то в экспедицию поварихой. Потом перешла в другую – разнорабочей, затем в третью – коллектором. Так и кочует по сей день. Своей жизнью Лидка очень довольна, хорошо зарабатывает, не забывает о Мусе, но львиная доля ее полевых доходов перепадает Аркашке. Он и сам паренек небезденежный, работает на БАМе, но ему вечно мало своего: то на мотоцикл собирает, теперь вот – на «Жигули», да еще в проекте женитьба и кооперативная квартира. Мужа у Лидки нет и не было, Аркашка появился на свет как бы сам по себе, на каком-то дальнем экспедиционном перегоне. Это событие ничуть не испугало Лидку, и она, такая же маленькая толстушка, как мать, отважно принялась растить и кое-как, в перерывах между поездками, воспитывать свое чадо. Впрочем, Муся вскоре забрала внука. Она его и выпестовала и выучила – Аркашка кончал монтажный техникум. Многие годы она появлялась у нас, держа за руку то белобрысого мальчугана в матросском костюмчике и чулках в резинку, то первоклассника в мышастой форме, то подталкивая впереди себя крепенького, как репка, подростка, который сейчас же доставал из кармана карты и предлагал нашим детям сыграть в «кинга». Потом Аркашка перестал к нам ходить: учился, служил в армии, а теперь вот, унаследовав вольный материнский нрав, подался на БАМ, где чувствует себя как рыба в воде.

Поговорив с дочерью, Муся возвращается сияющая. У Лидии, как всегда, все прекрасно, и где-то в пути находится большая посылка с вяленым омулем, сушеными грибами и кедровыми шишками – подарок к Мусиному дню рождения. Мы все нагло ликуем: знаем, что и грибочки нам перепадут, и омулей мы отведаем, и орехов пощелкаем – Муся не умеет дарами наслаждаться одна.

...Из стеклянного колпака на потолке ярко бьет на середину стола желтый свет. Румянец Муси кажется еще более густым, еще сильнее блестят коронки на зубах – воодушевленная общим вниманием и многолюдьем, она то и дело хохочет, как всегда, легко и радостно. По-особому горяч и ароматен чай, в который добавлена мята, необыкновенно вкусны булочки с тмином, и уж совсем хороша добрая, неспешная беседа. Мы все давно уже зрелые люди, за плечами немало усталого, нервного, многое уже разделяет нас, хотя мы по-прежнему живем под одной крышей. И только здесь, у Муси, вдруг опять непреложным и естественным становится наше кровное единство. Мы вновь большая, дружная, веселая и бодрая семья. Уходим мы за полночь, перецеловав Мусю в огненные щеки, все в отличном настроении, и утром обнаруживаем в своих сумочках и портфелях завернутые в листы «Огонька» куски холодного капустного пирога...

Только один раз в жизни я видела, как Муся плачет.

Это было у нас, когда все уже разбрелись по разным углам и большая комната, где стоит телевизор, опустела. Шла какая-то балетная программа. Юные танцовщицы плавно сплетали и расплетали красивые руки, вертелись веретеном, взвихривались в прыжках, победно и нежно улыбаясь партнерам в белых трико. Одна из пар солировала, изображая любовную сцену, полную сдержанной страсти. Именно в этот момент я вернулась в комнату, чтобы забрать со стола остатки неубранной посуды. Муся, сидевшая в своем обычном углу, даже не шелохнулась. Она меня не видела и не слышала: не отрываясь глядела в экран, и по терракотовым ее щекам текли неслышные слезы. Я тихо вышла. О чем она плакала? О любви, которой не ведала: муж ее, часовой мастер, человек грубый и тяжко пьющий, по нашим понятиям только отравлял ей жизнь. А может, мы были неправы в своих догадках, и она знала с ним счастливые минуты, о которых никто и не подозревал? Или она плакала о любви, однажды коснувшейся ее тайно, больно и глубоко, настолько тайно и больно, что она и себе в ней не признавалась, а уж тем более нам? Или красота ее ранила? Или музыка?

Когда мы осторожно заглянули в комнату полчаса спустя, Муся была уже прежней, улыбающейся и благодушной, готовой во всякую минуту помочь, выслушать, посмеяться.

Не знаю, были ли и в самом деле далекие предки нашей Муси какими-нибудь аристократами, баронами там или князьями – с той самой теткиной поразившей мое детское воображение фразы к этой теме у нас не возвращались. Тем более что Муся отца не помнила, он умер молодым, а мать у нее некогда была гувернанткой, потом учительницей. Да и какое все это в наши дни имеет значение?

Но, прожив на свете уже немало лет, я, кажется, начинаю постигать смысл слов – «воспитания у нее не отнимешь». Наверное, это знак качества. Знак качества души. И если уж он человеку присвоен – близкими ли, временем, – ни трудности, ни радости не лишат его неболтливого мужества, доброй терпимости, не научат его эгоизму.

И еще я знаю: цена такому воспитанию, которого не отнять, растет с каждым днем. Как цена на редкие, антикварные вещи, подобные бело-розовой камее, по сей день скрепляющей ворот Мусиной светлой блузки.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.