Сумерки заметно сгущались. Оглашая воздух протяжным мычанием, из - под горы показалось стадо. Над согретыми за день пашнями полетел церковный благовест. Словно стон, тягучий, задумчивый, проплыл над полями один удар колокола, ему на смену родился другой, такой же задумчивый и печальный. Легкий мрак заволакивал Сосновку.

Колосов любил это время. Любил первым открывать ночные полеты. На земле темно уже, а там, в стратосфере, еще успеваешь пройти в лучах солнца. Они скользят по морозной обшивке самолета, на развороте режут косо приборную доску синей тенью. Плавненько перевернешь машину на спину и - у - ух!... - камнем вниз, словно с гигантской горки. На выводе из пикирования чем ближе к земле, тем чернее краски ее, тем ярче разгорается десятками фосфорических стрелок и циферблатов, сигнальными лампочками и контрольными табло кабина пилота. День гаснет на глазах - ты провожаешь его последним...

Вылет Колосова на перехват командира звена задерживался. Ему не хотелось встречаться с Кайсаровым, выслушивать в который раз длинные и нудные «ценные указания», поэтому на стоянке он появился к самому запуску, когда самолет уже был подключен к пусковой машине.

- Опаздываем, командир, - откуда - то из темноты услышал голос техника. Колосов буркнул про себя: «И здесь указания... Ну, чего волнуется? Будто начальства нет...»

Первым вырулил и, на части разрывая густую ночь, ушел на форсаже капитан Кайсаров.

- Король неба! - восторженно прокомментировал кто - то из механиков. Колосов загерметизировал кабину. «Действительно, взлетает - и то с пафосом. Словно на митинге выступает...»

С горечью неудач последних полетов, но с твердой решимостью привезти наконец - то злополучную зачетную пленку перехвата на потолке Колосов набирал высоту. Небо стало ближе, земля дальше. На фонаре кабины закружились звезды. Мерно потрескивая в наушниках гермошлема, дышал эфир.

Когда на борт перехватчика поступил сигнал о включении форсажа, Колосов с нетерпением вывел рычаг управления двигателем на «максимал». Заметно побежала скорость, словно кто - то невидимый подхватил на железной ладони и понес, понес в жуткий мрак ночи. Как бы не проскочить, прикинул в уме - ядовито - зеленый светлячок на индикаторе задвигался тревожно и быстро. В какой - то миг почти интуитивно понял: если не уменьшить скорость сближения, если пойти на прежнем режиме еще секунд тридцать, непременно повторится старая ошибка.

И вот выпущены тормоза. Как бы угадав решение пилота, цель маневрирует - светлячок на индикаторе поплыл куда - то вниз и влево. Тогда, позабыв обо всем на свете: и о тревожно мигающих лампочках контроля, и о десятках шкал с метрами, секундами, килограммами, Колосов уставился взглядом в холодный тубус прицела и упрямо, с какой - то отрешенностью стал повторять маневры Кайсарова. То ли решив, что перехватчик уже потерялся, то ли поняв, что сопротивляться дальше бесполезно, цель неожиданно успокоилась.

Долго, как бы расплачиваясь за все свои досадные вылеты, за все промахи, которые допустил в последних полетах, давил Колосов на кнопку пуска ракет. Ракеты не полыхали огнем из - под плоскостей перехватчика - бой был учебным. Но победа оставалась, росла метрами кинопленки, и Колосов, доложив о конце работы, по - мальчишески звонко рассмеялся в кабине: «Вот тебе и море - окиян, остров Буян, аминь трижды!...»

После перехвата для передачи своего настроения Колосову потребовался бы по меньшей мере саксофон с ударником. Но, сознавая торжественность момента, он чинно зарубил на стоянку, не торопясь вылез из кабины, приподнялся на носочках, как это делал комэск, и с хрипотцой в голосе произнес:

- Фомич, скажи - ка оружейникам: пусть снимут там эту пленку. Посмотрим, что от колесницы Ильи Пророка осталось...

Колосову очень хотелось, чтобы слова его услышали все: и комэск, и друзья - пилотяги, и механики, что темными тенями вечно обступают самолет, едва тот зарулит. И особенно - чтобы сам Кайсаров Булат. Но, как бывает в подобных случаях, - вокруг и за версту ни души. Сонно отозвался лишь техник Фомичев:

- Какую пленку? Ее никто и не ставил. Крутился здесь механик, катапульту проверил, а о пленке команды не было...

Близилась полночь. Полетов Колосову в эту смену больше не предстояло, и с аэродрома он отправился к себе в деревню. Чтобы рассеяться от мрачных дум, дорогу выбрал дальнюю - через лес. Меж черных вершин сосен уже объявилась луна, светлая, близкая. Словно устав подниматься выше, она застыла над рощей и светила лениво, то глядя сонным лицом в глаза путнику, то прячась за вытянутые крючковатые руки деревьев, отчего те, принимая странные образы, вставали отовсюду причудливыми видениями. Две узкие одинокие тучки, словно пасынки неба, проплыли мимо. Где - то вдалеке прокатилась перекличка петухов, совсем рядом ухнула ночная птица. Колосов оглянулся - и тут же опять к своим безутешным мыслям: надо ведь случиться - из - за оплошности - забытой пленки - не засчитают такой бой! А сколько шел к нему. Сколько людей работало во имя одной атаки. И все, выходит, впустую?.. И нервные команды штурмана наведения, и быстрые линии проводки планшетиста, и слежение до боли в глазах расчета локаторов. И тот солдат, что спешно подкатил с пускачом перед запуском, зря торопился, и капитан Кайсаров напрасно летал.

Вверху что - то прошуршало тихо - похоже, кто - то босой пробежал по ночному небу. Встревоженные, казалось, зашевелились звезды. Над самой головой адским хохотом рассыпался сыч.

- Фу, черт! Перепугал... - выругался Колосов и вспомнил вдруг о полночи - времени козней лешего. Ведь именно сейчас где - то здесь вот - вот должен зажечься блуждающий огонек волшебного папоротника!... Кто отыщет Иванов - цвет, получит ключ к любым тайнам! Вот бы... - поддался искушению Колосов и вышел на опушку леса.

Залитая призрачным, серебристым светом, перед ним раскинулась Сосновка. На околице деревни желтым подслеповатым глазом мигало чье - то окно. Пахнуло печным дымом. Час поздний, а кто - то полуночничает. Может, Парфен? «Лукавый старик...» - подумал Колосов, и теплая волна благодарности за веру в его силы нахлынула непрошенной грустью.

Светлая, все звончеющая над спящей Сосновкой ночь крепла, достигая своей наивысшей красоты. Тишина, необъятная, властная, простиралась над миром. На дороге, что змейкой упиралась в черноту деревни, Колосов заметил возвращавшегося с полетов Фомичева. Надо сказать, чтобы обязательно смазал свой велосипед, решил он и, свернув с дороги, зашагал к Сосновке напрямик, через густую траву, где заночевал июньский дождик.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.