Гроб

Под грузный оркестровый топот процессия движется по тихой Татарской улице, по Замоскворечью, мимо бывших купеческих особняков, подпертых тучными облупленными колоннами, мимо двухэтажных хламистых домишек, мимо ребристых кубов новых пятиэтажных строений. Здесь доламывают трухлявые церквушки. Здесь трещат соседние дома под напором разросшихся молодых заводов.

Процессия идет с трескучим веселым маршем и колючими остротами в зубах. «Срамники! Разве так полагается хоронить человека?» Черненькая старушка крестится за упокой души покойного, не слыша смеха и шуток. Прохожие недоуменно следуют за процессией. Одни, пройдя несколько шагов, отплевываются и сворачивают в сторону, другие - уже не отстают.

Ворота завода имени Калинина раскрываются с ворчливым скрипом. Процессия входит во двор.

Рабочие идут из цехов, жмурясь от едкого солнечного света, вытирая на ходу руки.

- Гроб привезли!... От «Мосэлектрика» подарочек!

- В игрушки играются... Пойдем, ребята!

- Да разве это наш брак?

Руки ощупывают желтую от свежей ржавчины деталь, обезображенную язвами раковин и опухолями заплывов. Чугун липнет к руке шероховатой зернистой коркой. Закопченный человек с бритой головой и жирными отвисшими губами, в черной пропотевшей спецовке, одетой на голое тело, лезет рукой в кучу брака и, достав оттуда какую-то деталь, надсадно кричит:

- Это что, брак? Это что, играться захотели? Работать не умеете! Вполне аккуратно отлито, а они - брак! - И он сует деталь прямо в лицо мастеру Сергеичу, пришедшему вместе с комсомольцами «Мосэлектрика».

Тот от неожиданности отшатывается, потом спокойно берет деталь и защищается:

- Может, оно и вполне аккуратно отлито, это верно, да не берет ее ни фрез, ни резец. Крепкий чугун, сам видишь.

Бритоголового этим не собьешь.

- Самокалкой работаете, потому и не берет. Нет настоящего инструмента и работать не умеете.

- Инструмент есть, - перебивает Сергеич, - да ведь даже заграничные фрезы не берут!...

Но человечек, остуженный уверенным голосом мастера, не дослушав, идет к другой группе. Ванька Тутыхин с воспаленными глазами стоит посреди группы и держит в руке деталь. Она, казалось бы, вылита верно, но вот сбоку застыла черная закипь наплыва, словно плюнул кто едкой чугунной слюной.

Тутыхин оглядывается на обступивших его литейщиков и говорит со сдержанной яростью:

- Вот, товарищи, посмотрите, - сорок дыр в ей должно быть, а где они? Нету, заплыли. Кто виноват? Почему такое нет дыр? По правильному адресу мы гроб доставили, или не по правильному?

- А ежели шпилек нет? - вставляет весь черный, измаранный землей формовщик.

- Ежели шихта не годится, штыкового чугуна в ей кот наплакал, то мы при чем! - поддерживает его бритоголовый в чертой спецовке, уже примостившийся к этой группе.

- «Мы при чем», а вот - «при чем»! Шпилек, говоришь, нет, а в ящиках, что лежит - не шпильки?