Мгновение тишины пало как ночь. Я сидел, закрыв глаза, и чувствовал в каждой клеточке, в каждой жилке унизительную слабость, мелкую, противную дрожь неслыханного утомления. Нет ничего обиднее физического бессилия, горше чувства своего финиша. Погоня длилась четырнадцать минут – она показалась мне вечной.
Четырнадцать минут я гнал за рулями всех машин преследования, отставал, настигал, ледяная толща ужаса погребла сердце, когда стоял жестяным бортом на углу Госпитального вала перед тупым, страшным рылом бензовоза, невесомо летел с подножки на крыло грузовика, бандит бил меня по рукам, судорожно, отчаянно вцепившимся в дверцу, как в последнюю кромку уходящей тверди, и был глухой толчок, и пальцы разомкнулись на двери, и был грифельный тоскливый блеск мокрого асфальта перед глазами, ужасный удар, и мгновенно принявшая меня тьма – как омут, и сразу же воскресение, ибо я был в них во всех, как отец может быть в детях своих, и беспамятство было ничтожным – длиной в блик, и, открыв глаза, я уже стоял на крыше «уазика», и во мне пели сила, ветер и злость, и не надо мне было помнить наизусть диоптрическую таблицу – глаза мои были зорки, как у кобчика на заре, ловкость и быстрота спружинили меня камнем на жирную скользкую спину цистерны, мах на другую сторону – просто вдох, рывок в кабину, руки – ему на горло...
И все – азарт погони, боль удара, радость победы – все это не сходя с места. Наверное, многовато...
Разве можно объяснить этой милой девочке-врачу, почему на самом деле стареют люди? Я знаю каждую из тысячи шестисот двенадцати улиц Москвы, все восемьсот семьдесят три переулка, любой из пятисот восьмидесяти четырех тупиков и проездов – на это ушла почти вся моя жизнь. Может быть, это никому и не нужно? Как не нужно учить наизусть диоптрическую таблицу? Пока видят хорошо глаза или есть люди, которые помнят за тебя каждый из сорока девяти тысяч московских домов.
Отдыхали уставшие глаза, и все вокруг словно подернулось серой дымкой, сквозь которую отчетливо проступали четкие буквы: ШБ. О М К Н Е П Е Ш.
Звякнул коротко внутренний телефон, и Микито скомандовал вниз:
– Ну-ка, Старыгин, быстренько чайничек завари, Григорию Иванычу надо погреться.
И ровный, булькающий гул голосов:
– ...Милиция слушает!.. Обратитесь в опорный пункт охраны порядка по месту жительства...
– ...Котлонадзор, на вас жалуются жильцы дома шесть по Уланскому переулку...
– ...А когда ушел из дома ваш муж?.. Сейчас я соединю вас с дежурным медвытрезвителя...
– ... Сколько лет вашей дочке? Двадцать девять?.. Во что одета?..
– ...Бабушка, по этим вопросам надо обращаться в жэк... Но у меня здесь все равно нет водопроводчика...
– ...Да-да, все понял, слушаюсь...
– ...Институт Склифосовского, приемное отделение... К вам доставили сейчас женщину с резаной раной спины, никого из посторонних к ней не допускайте до прибытия следователя...
– ...Кто-кто? Девочка Даша? Здравствуй, Даша. Дашенька, а где же нам искать твою куклу Катьку? Может, ты лучше маму попросишь? Ну, вот она придет с работы, ты ей скажи, пусть она нам позвонит, мы ей подскажем, где найти Катьку...
– ...Бульдозер провалился? А как его туда угораздило? Пострадавших нет? Сообщи тогда в Мосфундаментстрой – пусть они и разберутся...
Этот плещущий, тихий гул голосов располосовал пронзительный звонок министерского циркуляра, я надел очки, и все вокруг приобрело четкость, рельефность, законченность.
– Ответственный оперативный дежурный подполковник Севергин слушает! Да, товарищ генерал, да, конечно. Во сколько времени? А какая разница, чья она там жена? Так мы стараемся ко всем сигналам особенно внимательно относиться. Ну, разве что международные отношения пострадают, тогда другое дело. Никак нет, я не шучу. Я мужик серьезный. Есть, буду докладывать незамедлительно...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.