— А что, все эти вещи ты действительно... того?

— И ты уже не веришь? Не все, конечно. Но сам понимаешь, совхоз новый, школа только-только возникла, учителя-выпускники-до нас как-то не все доехали. Обычное дело, глушь ведь... У меня диплом историка. Сам понимаешь, еще русский и литературу я могу туда-сюда. Ну, там английский... А пришлось вести и немецкий, и физкультуру, и геометрию.

Кажется, именно здесь я впервые прислушался к их разговору, вспомнил вдруг Светку, день распределения и подумал, что тогда она зря захандрила. Наверное, это быстро прошло, и сейчас она там, в своей Сигулде, и все ее любят, потому что она много знает, много умеет: у нее же были лучшие на курсе уроки во время педагогической практики.

— В Москве 26 градусов,— объявила стюардесса.— Через полчаса прибываем в аэропорт Шереметьево.

— А вы в Москве ночуете или уже вечером обратно? — поинтересовался парень в пестрой рубашке.

— Да, так что же было дальше? — спросил Мельников у Харламова.— Ты немного Отвлекся.

— Дальше? Дальше... Дальше было совсем бездарно — она уехала...

Харламов приехал осенью в новую школу. Было много работы, но он знал, что так будет, и не боялся этого. Он неутомимо слал короткие и категоричные письма в. Горький — в университет, в школу, матери. И оттуда приходили посылки. Присылали учебники, тетради, книги. Один раз прислали -даже ящик мела. Пришлось вести не только историю, но этого он тоже не боялся и к этому, пожалуй, был готов. Его всегда интересовали вещи, выходящие за пределы семинаров. Самое страшное началось позднее, когда напряжение первых дней схлынуло, и появилось время, много времени для размышлений.

Он боялся остаться без дела. Он привык говорить шесть, восемь, десять уроков по 45 минут — все время говорить! — и когда оставался один, не знал, куда себя деть.

Тогда и приехала Люся. Нет, об этом нельзя говорить так нейтрально. Об этом надо говорить стихами: «Она пришла с мороза, раскрасневшаяся, наполнила комнату ароматом воздуха...» Конечно, не только Виктор заметил ее приезд. Совхоз молодой, ребята молодые, а красивых девчонок немного. Люся не была красивой, нет, красивой ее не назовешь. Но она умела слушать. Как это важно — уметь слушать! Черт возьми, с ней легко было говорить обо всем! Об истории и об архитектуре. Люся была строителем. Нормировщицей, а потом мастером. В совхозе полюбили ее сразу и вслед глядели так ласково, как смотрят со стороны на свое детство.

Она любила Надсона, а он его терпеть не мог, но все равно с ней страшно интересно было говорить. Даже о Донецке, в котором он никогда не был и не верил, что может быть город лучше Горького, но она свой город любила и все время вспоминала его.

А кончилось все бездарно. Совершенно бездарно. Когда Виктор вернулся после поездки на совещание в Целиноград, он нашел дома записку: «Кажется, я делаю самую большую глупость в своей жизни, но иначе я не могу. Не могу я здесь жить, пойми, Виктор. Пойми и прости. Люся».

— Прямо стихи,— сказал Харламов, криво усмехаясь.— Помнишь, как это кончается у Блока: «Я рассердился больше всего на то, что целовались не мы, а голуби, и что прошли времена Паоло и Франчески...». Так, что ли, Мельников?

Мельников молчал. Конечно, как комсорг управления, он знал, что надо сказать, но как-то не мог этого сказать.

— Да пойми ты,—снова заговорил Харламов.— Не на нее я в обиде, пусть так. Но когда она уехала, я возненавидел все эти химии, физики, геометрии. Я же историк в конце концов! Не мое это дело. Где настоящие математики, филологи, физвоспитатели? Где? Пишут кандидатские диссертации? Работают учителями в родных городах? Хорошо, если б было так. Но я же знаю таких, что устроились библиотекарями, вагоновожатыми и даже официантками, как будто для того, чтобы подать пару бифштексов и пива, надо обязательно знать французскую литературу или теорию дифференциальных исчислений.

И я снова подумал о Светке. Я подумал о том, что в своей школе она смогла бы вести и пение, и литературу, и несколько иностранных, и историю. Она ведь" умница. Наверняка она уже организовала школьный драмкружок, возит ребят в Ригу в филармонию: сегодня там та-а-кая программа...

— Это я сейчас так все спокойно говорю,— продолжал Харламов.— А тогда...

Тогда была весна. Шли экзамены. Виктор довольно равнодушно слушал от директора выговор за срыв уроков и думал только об одном: «Скорей бы кончить. Экзамены, экзамены, экзамены, а там лето. Хорошо, у учителей длинные отпуска. Два месяца дома. Целых два месяца в Горьком».

Когда вечером к нему пришел секретарь совхозной парторганизации, Виктор подумал, что опять будет накачка, но секретарь заговорил почему-то о комсорге, который — представляете?— уехал. Виктор не сразу уловил, к чему клонит секретарь. Скоро уборка, понимаешь, самое горячее время. Горячее время... А он думал о Горьком и еще почему-то о Донецке.

Уходя, секретарь напомнил Виктору: «Итак, уяснил? Восемьдесят комсомольцев. Должность комсорга у нас неосвобожденная».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.