В прошлом году, зная, что я работаю над романом о десятиклассниках, Союз писателей предложил мне устроить встречу с литераторами и педагогами. Встреча состоялась, и я выразил надежду, что через несколько месяцев мы соберемся снова, чтобы выслушать первые главы романа. Это было неосторожное обещание. Чем дальше уходил я в изучение материала, тем яснее становилось, что задача бесконечно сложнее, чем можно было предположить. Я и прежде знал, что передо мной откроется целый мир, в сущности, мало затронутый в нашей литературе, хотя его изображению уже отдано немало сил и труда. Но я был поражен разнообразием и противоречивостью этого мира и в еще большей степени его оторванностью от мира взрослых, сложившихся людей. Не очень интересуясь «стариками», или «предками», как они нас называют, они прекрасно разбираются в собственном поколении и весьма трезво судят о достоинствах и недостатках друг друга. Нетрудно представить себе тяжелое положение, в котором находятся сейчас воспитатели и педагоги. Последние годы, сдвинувшие и глубоко изменившие психологическую атмосферу страны, заставили любого из них, пристально вглядываясь в перспективу будущего, задуматься над оценкой прошлого. На бесчисленные вопросы юношей и девушек, находящихся в решающем возрасте — возрасте шаткости и внезапных озарений, — надо отвечать умно и твердо. Мне случалось встречать опытнейших учителей, которые едва ли не в отчаянии останавливаются перед невозможностью перекинуть психологический мост между ними и их учениками. Что же представляет собою этот мир нашего юношества, эти шестнадцати- и семнадцатилетние люди, родившиеся за шесть-семь лет до XX съезда? Не только моя будущая книга, но десятки других едва ли с достаточной полнотой ответят на этот вопрос. Но вот несколько наблюдений.

Перелистывая свои блокноты, перечитывая письма и дневники, вспоминая встречи, я вижу перед собой юношей и девушек, мягко и неторопливо размышляющих о собственной возможности «полезных свершений» в жизни, способных оценить все ничтожество необоснованного самодовольства. Почти всегда все эти черты были связаны с начитанностью, с вниманием к искусству, к истории — к тому, что кажется необязательным, а на деле необычайно расширяет внутренний мир молодого человека.

Но я согласен и с литераторами, которые указывали в своих статьях на холодность, расчетливость и даже цинизм в среде нашей молодежи, хотя мне ни разу не удалось познакомиться с достаточно тонким анализом этого явления. Проведя немало часов среди старших школьников, я подчас встречался с тайной (а иногда и подчеркнутой) расчетливостью и самодовольством. Я видел удивляющих своей «взрослостью» карьеристов, которые уже научились своевременно молчать и говорят только то, что необходимо для их далеко идущей цели. Я встречал принципиальных «интеллектуалов», которые с презрением относились к тому, что они называли «лишней информацией», — в это понятие, кстати сказать, включалось искусство всех времен и народов. Я встречал «Чичиковых», которых так и называли в классе, и «нигилистов», напоминавших мне второклассника, который, придя из школы, сказал: «Бабушка, а мы теперь все против всего».

Естественное стремление к правде берет свое, формируя новые характеры, которые в будущей истории страны покажут, без сомнения, значительность и силу.

Словом, мир семнадцатилетних так же разнообразен, сложен и противоречив, как мир взрослых, с той разницей, что в первом случае он окрашен ощущением неустойчивого равновесия. Но есть и общие черты между бесчисленными группами, из которых он состоит. Почти все девушки и юноши (за исключением, может быть, потенциальных «карьеристов») нетерпимы к стершейся, набившей оскомину фразеологии. В нее входит, к слову сказать, и эпитет «романтический» или «романтик». С некоторых пор привкус фальши почти неизбежно сопровождает его. Мне кажется, что есть нечто безвкусное, например, в названии серии «Тебе, романтик» (в которой, кстати сказать, выходит и мой роман «Два капитана»). Значит ли это, что книги, составляющие серию, должны читать лишь увлекающиеся, склонные к мечтательности подростки? Молодой читатель заранее как бы «награждается» званием романтика. За что? И звание ли это? Дело лингвистов подсчитать — что, впрочем, едва ли возможно — все эпитеты, формулы, лозунги, отдельные слова и выражения, которые давным-давно ничего уже не выражают, побуждая слушателей или читателей лишь к зевоте и скуке. Как бы в противовес обветшалой фразеологии, юношество выработало собственный язык, возмущающий (не без основания) педагогов, но выразительный и точный. Он проникает и в литературу. Впрочем, все это — предмет социологического анализа, выходящего за границы этих заметок.

Другая объединяющая или по меньшей мере нередко встречающаяся черта — отношение к родителям. Куда как часто приходится слышать: «Родители надоели своими разговорами о том, что им приходилось туго, а мы живем припеваючи и на всем готовом». Или: «Нам даже хочется иногда быть примерными девочками и мальчиками, но мы не выносим, когда нам так часто и скучно говорят об этом». Или — на более высоком уровне развития: «Вы, старшее поколение, уходите в прошлое, как некогда уходили в монастыри. А для нас прошлое не больше чем учебник истории».

Проблема старая, но обходить ее, то есть делать вид, что ее не существует, значило бы, мне кажется, не выполнять свой долг перед нашими внуками и детьми. «Хотелось бы спасти молодое поколение от исторической неблагодарности или даже исторической ошибки», — писал Герцен. «Пора отцам Сатурнам не закусывать своими детьми, но пора и детям не брать примера с тех камчадалов, которые убивают своих стариков». И дальше: «Без предшественников родятся только богини, как Венера из пены морской» («Былое и думы»).

Как же подойти к необозримо разнообразному миру нашего юношества? Как охватить круг его интересов, как направить эти интересы в сторону, противоположную от самодовольства, от упоения собственной жизнью, от равнодушия к интересам общества и народа? Над этим вопросом думают сейчас многие и более всего, без сомнения, те, кто отдал свою жизнь делу воспитания молодежи.

История революционного поколения, появившегося на мировой сцене в 20-х годах, не только необыкновенна, она поучительно необыкновенна. Это было поколение, потрясенное, принесшее невиданные жертвы, перенесшее тяжелые испытания... Поколение великих строителей, изобретателей и художников, обогативших мировую культуру и науку. Его история не может не заинтересовать, к ней нельзя не прислушаться, когда рассказать ее умно и правдиво.

Должны найтись и уже находятся таланты, которые взялись за это трудное, но благородное дело. Задача, разумеется, далеко не ограничивается пределами познавательными. Она касается — и в сильнейшей степени — мира чувств. Важно показать цельность характеров, их «выкованность», их сложность. «Зачем мне быть сложным? — спросил меня один из «нигилистов». — Это выгодно? Что это мне дает?»

Надо доказать, убедить, что тонкость мысли и чувства не только естественна и необходима, но интересна. У Льва Славина есть рассказ о парне, который глубоко равнодушен к музыке и который в один (счастливый для него) день начинает прислушиваться к ней, смутно сознавая, что хотя без нее, конечно, можно обойтись, а все-таки нельзя, раз уж тебе так повезло и ты родился человеком.

Я не рассчитываю, что нижеследующая мысль покажется новой. Это даже не мысль, а лежащее на поверхности и вполне очевидное явление, которому следует, мне кажется, лишь придать большую весомость и целеустремленность.

Тяга к науке в среде нашего юношества общеизвестна. Книги о науке, о людях науки занимают видное место в литературе страны, само развитие которой связано с быстрым развитием науки. Миллионные тиражи научно-популярных журналов говорят за себя. И все же, мне кажется, наука недооценена как могучее оружие воспитания.

В самом деле: дисциплинируя сознание, наука связана с необходимостью установить порядок в самом себе, то есть приводит к самосознанию. Поиски истины, составляющие ее сущность, по своей природе близки к нравственной жизни, облагораживая и поднимая ее. Я уж не говорю о том, что человек науки почти всегда находится перед загадкой, которую надо разгадать не для себя, а для других, — положение, не располагающее ни к ограниченности, ни к самоуспокоению. То он превращается в солдата, ведущего бой с превосходящими силами противника, то в охотника, выслеживающего дичь по еле заметному следу.

Не характерно ли, что в нашей — да и не только в нашей — литературе едва ли можно найти героя, страстно увлеченного делом науки и одновременно цинично-холодного, низкого, способного на предательство или подлость? Напротив, немало обратных примеров — соединения ложной науки с лицемерием, не останавливающимся перед предательством или даже тайным убийством. Это значит, что литература успела — хотя, может быть, еще в недостаточной мере — очертить нравственную основу, связанную с поисками истины в науке, и, следовательно, оценить возможность их воспитательной силы.

Думаю, что эта возможность еще далеко не использована и что внутренний мир нашего юношества повернут к науке лишь вполоборота.

Ученики выпускного класса одной из новосибирских школ, прощаясь со своей учительницей, подарили ей альбом, в котором рассказали о своих надеждах и стремлениях. Это будущие программисты, отнюдь не склонные, казалось бы, к поэзии по самому складу своего мышления. Так вот, этот альбом, в котором действительно отражен характерный математический склад мышления, полон поэзии, или, точнее сказать, поэтического отношения к действительности. Более того, на иных страницах поэзия раскрыта как способ познания, с помощью которого мы можем разобраться в сложнейших нагромождениях жизненных обстоятельств.

Кто не знает, что, принимаясь за новую книгу, писатель не может, не должен начинать ее, пока не найден ключ к характеру главного героя? Я думаю, что к характеру любого из молодых новосибирских программистов надо подходить с ключом науки. Но нельзя забывать, что наука в их глазах — это и жажда прозрения, и сосредоточенность, и долг, и высокое, обязывающее вдохновение. «Я придерживаюсь того мнения, — пишет один из них, — что жизнь — игра, но не игра в карты, при которой с увеличением количества партнеров вероятность выигрыша стремится к нулю. Выигрыш в карты — уже пройденный этап для науки, но выигрыш в жизни не может запрограммировать никакая наука. Жизнь — это честная и почетная игра для человека, так как одним из самых больших его достоинств является сама жизнь. Но она выбрасывает тех, кто стремится обмануть своих партнеров по игре, обмануть самого себя. Смысл настоящего выигрыша жизни — в честности и справедливости. Если человек так выиграл жизнь, он может гордиться собой».

Признание подписано: «Человек, начинающий выигрывать жизнь».

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.