Дама в автомобиле

Я не хочу ничего пить. Я нахожу в кармане своего пальто авиабилет, конфетно-розового слоника на шарнирах, пятьсот тридцать франков в фирменном конверте для жалованья, квитанцию из авиньонского гаража, еще какие-то бумажки, которые явно имеют отношение ко мне. Рекламная Улыбка смотрит на меня, и, когда я поднимаю глаза, чтобы поблагодарить его и подтвердить, что все это в самом деле принадлежит мне, я читаю в его взгляде дружеское беспокойство и внимание. И в эту самую минуту, перекрывая гвалт пивной, перекрывая стук моего сердца, до меня опять доносится - такой ужасный и такой чудесный - голос Мамули.

И Мамуля сказала мне, что я не убивала Мориса Коба, что я не сумасшедшая, нет, Дани, нет, все, что со мной произошло, - это не плод моей фантазии, и я в самом деле впервые провожу вечер в этом городе. И все в моей душе вдруг озаряется ярким светом, победно трубят трубы. Истинный ход событий последних двух дней предстает передо мной с такой ясностью, что я даже вздрагиваю. Мысли в моей голове так быстро сменяют одна другую, что, должно быть, даже лицо мое преображается. Рекламная Улыбка удивлен и тоже улыбается:

- О чем вы думаете? Что вас так обрадовало?

А я не знаю, как ему объяснить. И тогда я неожиданно целую его в щеку и своей покалеченной рукой крепко жму ему руку. Боль пронизывает меня. Но мне не больно. Мне хорошо. Оковы спали. Или почти спали. Улыбка застывает на моем лице. Меня осеняет еще одна мысль, такая же ошеломляющая, как и все остальное: а ведь за мной следят, и сейчас с меня тоже не спускают глаз, за мной должны были шпионить от самого Парижа, иначе вся моя гипотеза рушится.

«Дани, родная моя, - говорит мне Мамуля, - есть надежда, что тебя потеряли из виду, иначе ты уже была бы мертва. Ведь тебя хотят убить, неужели ты не понимаешь?»

Надо оградить от опасности Рекламную Улыбку.

- Может, пойдем? Я вас провожу. Как бы вам не опоздать на поезд.

Мое пальто, которое он помогает мне надеть. Моя сумка - я ее раскрываю, чтобы удостовериться, что она моя. Все правильно, теперь я не ошибаюсь. Мною опять овладел страх, но уже не за себя. На улице Рекламная Улыбка доверчиво обнимает меня, и я не могу отделаться от мысли, что подвергаю его опасности. Я невольно оглядываюсь. Сначала бросаю взгляд в сторону «тендерберда», который я поставила у бара, потом вдоль этой бесконечной, сейчас расцвеченной огнями улицы, по которой я проезжала сегодня днем.

- Что с вами?

- Ничего. Просто смотрю. Ничего.

Я обняла его рукой за талию, он засмеялся. И вот - вестибюль вокзала. Перронный билет. Подземный переход. Платформа. Я все время оборачиваюсь. Чужие люди, озабоченные своими делами. По радио объявляют поезд Рекламной Улыбки. Вдали слышится танцевальная музыка. Он стоит передо мной, держит меня за руку и говорит:

- Знаете, что мы сделаем? Завтра вечером я буду в Париже, в гостинице, где всегда останавливаюсь, это на улице Жан-Лантье. Дайте мне слово, что вы мне позвоните.

- Обещаю.

- Моя каскетка у вас?

Каскетка лежит у меня в сумке. Рекламная Улыбка шариковой ручкой записывает номер телефона на каскетке, на внутренней стороне околыша, и возвращает ее мне. За моей спиной раздается паровозный гудок, от которого чуть не лопаются барабанные перепонки, вагоны со скрежетом начинают плыть вдоль платформы. Рекламная Улыбка что-то говорит мне, кивает головой, хватает меня за плечи и крепко сжимает их своими ручищами. И все. И в то время, как он, навсегда уходя из моей жизни, высунулся из окна, чтобы помахать мне рукой, смуглый, улыбающийся мне такой чудесной улыбкой, уже далекий, уже потерянный для меня, я вдруг вспомнила, что дала себе слово помочь ему и его другу Лавантюру стать миллиардерами. «Не потеряй каскетку, - сказала мне Мамуля. - И потом, если ты хочешь разоблачить этот заговор против тебя, не теряй зря времени».

Стоя на тротуаре около вокзала, я прежде всего достаю билет на тот самолет, на котором я никогда не летала. Оглядываясь по сторонам, я рву его на мелкие клочки. Чтобы успокоить себя, я твержу, что мой след давно уже потерян, во я убеждена в обратном. Мне даже кажется, будто я чувствую на себе чей-то неподвижный, беспощадный взгляд.

И снова «тендерберд», в последний раз. «Не возвращайся туда», - умоляет Мамуля. Я проезжаю по иллюминированным улицам, огибаю площади, на которых идут праздничные гулянья. Придется снова спросить дорогу на Вильнев. В зеркало машины я наблюдаю за автомобилями, которые едут сзади. Музыка и толпа действуют на меня успокоительно. До тех пор, пока я среди людей, мне ничто не угрожает, в этом я уверена.

В Вильневе тоже танцы. Я останавливаюсь у того же бистро, где была днем. Там я покупаю большой конверт из простой бумаги и почтовую марку. Затем я возвращаюсь в машину и среди праздничной суматохи пишу несколько слов на случай, если я умру. Заклеив конверт, я адресую его себе, на улицу Гренель. На площади я опускаю его в почтовый ящик. Мне страшно, но сквозь толпу никто за мной не крадется.

Бесконечная дорога на Аббеи, поворот за поворотом. Но теперь я неотступно вижу за собой две фары. Ворота все еще раскрыты. Я останавливаюсь в аллее. Тушу огни. Фары проплывают мимо меня и удаляются. Я жду, пока мое сердце перестанет бешено стучать. Еду по аллее дальше. Останавливаюсь у дома - в нем темно. Проверяю, не оставила ли что-нибудь из своих вещей в машине. Тщательно вытираю косынкой руль и приборный щиток. Я покидаю Стремительную птицу с таким же щемящим чувством, с каким уезжала на ней из Орли, - горло сжимает комок, я с трудом двигаюсь. «Не ходи туда, не ходи», - умоляет Мамуля. Но я должна пойти, я должна хотя бы сорвать со стены фотографию, забрать свои вещи. Я вхожу. Зажигаю в передней свет. Сейчас уже не так страшно. Закрываю за собой дверь. Я даю себе пять минут на то, чтобы привести все в порядок и уйти. Я перевожу дыхание.

В тот момент, когда я переступаю порог комнаты, где находится кожаный диван, я слышу какой-то шорох. Я не кричу. Даже если бы я захотела крикнуть, ни один звук не вырвался бы из моей груди. Свет горит у меня за спиной. Впереди - черная дыра. «Ружье, - напоминает мне Мамуля. - Ты оставила его на диване. Если он еще не зажигал света, он его не заметил». Словно парализованная, я молча застываю на месте, не в силах сделать шаг. Снова шорох, уже гораздо ближе. «Дани, Дани, ружье!» - кричит Мамуля. Я тщетно пытаюсь вспомнить, в каком углу стоит диван. Я бросаю на пол сумочку, чтобы освободить здоровую руку. Совсем рядом я слышу чье-то дыхание, прерывистое дыхание загнанного зверя. Я должна добраться до дивана...