Вощины - отец и сын - рядом. И оттого, что Григорий за последние полтора - два года возмужал, раздался в плечах и в то же время сохранил солдатскую выправку, а Афанасий Петрович по-прежнему не сдавал, держался не по годам осанисто, они теперь ещё больше походили друг на друга.

И как-то так получилось, что бывшая бригада Черепанова, теперь разлетевшаяся по всей шахте, и сам Черепанов Михаил Зотыч, и - на голову выше его, сегодня тоже бригадир - Георгий Сибирцев, и проходчики Юрий Саенок, Александр Лукин, и, как всегда, впереди всех Дмитрий Голдобин - все они оказались в президиуме рядом и на виду, почти у самого края сцены. Не было только первого среди них комбайнера - Алексея Алешкова.

Светло - до холодка под сердцем. И всё хорошее, самое хорошее, что каждый из них переживал, было отражено на их лицах, всё это замечалось сотнями доброжелательных, подбадривающих взглядов, замечалось хотя бы по тому, как сам Черепанов и бывшие его бригадники, тая мимолётные растерянные улыбки, о чём-то пытались деловито перешёптываться, как они нечаянно теснили плечами друг друга.

- А также, товарищи, - заканчивает Антон Сергеевич, - разрешите от вашего имени пригласить в президиум в полном составе делегации шахтёров из Ленинска и Прокопьевска... Вам известно, что делегаты гостят у нас несколько дней, уму-разуму нас учат и... в свой черёд ума-разума набираются. Взаимно.

Поднялись на сцену и делегаты - человек десять, - но всё равно поместились, только теплее стало.

Тесновато по-праздничному и в зале. На улицу бы сейчас, на большой кузбасский простор, заглянуть бы в каждый город, в каждый шахтёрский дом, пожать сразу тысячу дружеских рук и не уходить бы из-под звёздного неба, с притихшей по-осеннему земли до утра, пока на востоке не расправит лёгкие голубые крылья рассвет... Шахтёры, шахтёры - чудесное гордое племя! Какими бы радостями ни радовала вас жизнь, какими бы победами ни дарила вас собственная ваша судьба, а всё будет мало; такая в вас сила душевная, в такой полёт подняла вас светлая воля партии!

- Тридцать семь лет проработал я в шахтах, - говорит с трибуны Афанасий Вощин и внимательно смотрит в зал из-под густых желтоватых бровей. - Тридцать семь лет, а хотелось бы триста семьдесят! И чтобы не уставать, и чтобы каждый день сердце радовалось, если видишь, как твои ученики вёрстами вышагивают по земле! И ведь это потому, что Иосиф Виссарионович с нами, мы так сильны, это потому, что его всю жизнь видим впереди - так широко шагаем, потому и радость в нашем большом доме. Я так хотел сказать.

- Счастья ему на многие годы! - кричит кто-то из самого дальнего угла.

- Здоровья желаем!

- Пусть он живёт нескончаемо!

Сквозь многоголосый шум и всплески аплодисментов, что волнами катились из коридора к президиуму, сначала еле слышно, сипловато, потом всё требовательнее, чище, за окнами раскомандировки запел знаменитый на всю округу гудок «Капитальной».

- Завтра ко мне... - улучив минутку, Шепнул Черепанов товарищам. - Слышите? А то я вас знаю... самостоятельных. - Он тут же оглянулся и приложил палец к губам: за раскрашенной под дуб трибуной стоял и спокойно разглядывал зал парторг Виктор Петрович Бондарчук. Среднего роста, смуглый, как всегда стриженный коротко, в полувоенном костюме, встал он перед шахтёрами со знакомой медленной улыбкой в уголках глаз. Постоял, подождал, пока уляжется шум. Должен был бы, наверное, сказать: «Товарищи, разрешите поздравить...» - а он сказал:

- Пришёл вчера в партком Сергей Никитич Хмельченко и говорит: «Что это, парторг, за беспокойство у меня на сердце? Всё как будто ладно, пятилетку шахта выполнила на полтора года раньше срока, устраиваем, поднимаем жизнь, как загадано партией, сам я у людей в большом почёте, а проснусь утром, и мысли такие, будто опаздываю с делами...»

Бондарчук умолкает, по привычке трогает себя за ухо и внимательно присматривается к лицам шахтёров, присматривается так, словно кого-то выискивает среди них, с кем бы хотел побеседовать с глазу на глаз. Соне Рожковой даже показалось, что он именно на неё смотрит, с ней хочет о чём-то посоветоваться. И незаметно для себя девушка кивает парторгу.

- И знаете, товарищи, беспокойство Сергея Никитича очень просто объясняется. Сейчас наше государство озабочено тем, чтобы ещё больше облегчить шахтёрский труд, механизировать самые его тяжёлые процессы. Машины на шахту идут эшелонами, непрерывным потоком. Но дело не в количестве машин, а в новом качественном росте механизации. И здесь есть о чём подумать. Есть о чём побеспокоиться. Значит, прав Сергей Никитич, верно он угадывает положение.

К нам уже пришли такие машины, о которых мечтали целые поколения шахтёров. Я говорю, товарищи, о комбайнах! - Бондарчук усмехнулся, - Я говорю об угольных комбайнах, а вон начальник третьего участка товарищ Усаченко смотрит на меня и, наверное, думает: «Зачем же ты, парторг, говоришь о беспокойстве, о комбайнах, если мы собрались сюда для того, чтобы вместе порадоваться награждению наших лучших товарищей, чтобы поздравить их, пожелать им здоровья, успехов?»

Начальник третьего участка смущённо улыбнулся и отрицательно помахал лампочкой, а кто-то со смехом крикнул:

- Это потому, что он боится комбайнов!

- Он на них сердится!

- Он говорит: «Я с этими агрегатами сон потерял!» Бондарчук поднимает руку.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.