Бес в ребро

И Ларионов включился в процедуру угомонения меня:

— Меня тетка в детстве чуть из-за денег не убила... Мать по вербовке в Сибирь на заработки уехала, а я жил у ее сестры... Тетка, царствие ей небесное, человек крутой была, женщина ужасно строгая, и денег мне, естественно, ни на что не давала... А тут у меня открылся заработок колоссальный, просто Клондайк. Сенька Смага, деклассированный лабух, поймал меня во дворе — ты, говорит, на кларнете играешь, я, мол, слышал... Ну, играешь — сильно сказано, так, в школьной самодеятельности дул понемногу... Сенька предлагает: есть халтура, слабаем на жмурика, прилично забашляют... Почему-то во дворе больницы назначил свидание... Сенька ведет меня к моргу, а там уже митинг прощальный... Оказывается, он подрядил меня играть на похоронах... Я до той поры и покойника ни разу не видел... Сунул он мне тетрадку с нотами: на, играй за нами... Я почти в обмороке, но продержался до конца, доиграл... Смага дал пять рублей, молодец, говорит, хорошо играл, очень жалобно, родственники тобой больше всех довольны, завтра снова пойдем лабать на жмурика... Только тут я сообразил, что такое «жмурик»... А тетка вечером взяла мою курточку, а из нее пятерка и выпала... Ну, стала она меня лупить чем под руку попадя: «Украл! Украл!»... Я пытаюсь слово вставить, объяснить, что к чему, а она знай свое: негде тебе такие деньжищи взять, только скрасть... Потом все-таки объяснил, сижу обиженный, соплю, скулю — ни за что, ни про что избила! А тетка говорит: избила правильно, но не за то! Чтобы со срамными людьми не водился, тебе Сенька не компания...

Маринка, слушавшая с сочувствием и ужасом историю, сказала гордо:

— А нас с Сережкой тетя Ада никогда не бьет! Мы все засмеялись, а Ларионов сказал Маринке:

— Они довольно не похожие между собой — наши тети...

— Ребята, вынесите шкурки в ведро, — прервала я их педагогические воспоминания. — А ты, Сережка, завари чай, пожалуйста...

Уютно сновали ребята, Ларионов смотрел остановившимся взором на экран телевизора, я прихлебывала чай и думала о том, как все трудно запуталось, о Витечке, о наших с ним сложносочиненных отношениях с придаточными предложениями, вводными и подчиненными оборотами, о том, что никакого успешного выхода из кризиса для него не предвидится, поскольку он — зверь, выросший в доме, ему нельзя возвращаться на волю, в лес, для него свобода — погибель. И Ларионов...

Как мне его называть? Алексей Петрович? Товарищ Ларионов? Просто Ларионов? После того, что он сказал мне сегодня?

— Алеша, я была сегодня у Поручикова...

Не отрывая невидящих глаз от телевизора, он кивнул:

— Да, я догадался... Я только не понимаю, зачем? Зачем вы ходили к нему?

— Хотела посмотреть на него, послушать. А вдруг он не захочет врать и подличать?

— Так обычно не бывает, — покачал Ларионов головой. — Мне показалось, что он у них вообще мозговой центр. Этот подонок руководит их действиями. А человек не может быть во вторник подонком, а в четверг молодцом. Это не костюм, это навсегда... Я бы и рад был как-то закончить эту историю и вас не мучить, но не могу. У нас с ними несовместимость крови...

— Да, наверное, — согласилась я. — Вообще после разговора с Поручиковым я подумала о том, что появилось много людей, которым ничего не стыдно. Стыдно только не иметь денег...

— Их ничем не проймешь, — вздохнул досадливо Ларионов. — Я на очной ставке спросил Чагина: «Не совестно врать в глаза?» А он жалостливо посмотрел на меня как на полного придурка и сказал следователю: вашего клиента надо бы отправить в психушку на экспертизу...

— Ничего, отобьемся, — заверила я его. — Я ведь не зря ходила к Поручикову. В момент драки он по журналу рабочего времени числится на совещании...

— А какое это имеет значение? — не понял Ларионов.

— Мне кажется, большое. Нельзя одновременно быть на совещании и драться на улице. Нам нужна контригра — нам нужно все время доказывать, что они врут. Нам позарез нужно найти таксиста. Самим найти, на Бурмистрова у меня надежда слабая... Ладно, давайте все укладываться спать, завтра снова большой день.

Я приехала в редакцию за час до начала работы. Скорее всего я явилась на службу первой, судя по неодобрительному взгляду вахтерши Церберуни, тщательно проверявшей мой пропуск. На лице у нее была написана тоска, что нельзя меня не пустить так рано в редакцию. По неспешной тщательности, с которой она рассматривала мое удостоверение, Церберуня явно хотела посвятить этому увлекательному занятию все оставшееся до начала работы время.