Алые тюльпаны

Элигий Ставский| опубликовано в номере №823, сентябрь 1961
  • В закладки
  • Вставить в блог

- Где Миноваров?

- Только что был здесь. Куда-то ушел. Не жарко. Ранним утром на землю вылилось немного дождя. Еще не подсохло железо. Оно темно-коричневое. Серые пятна лежат на шершавых бетонных стенах. И небо плещется, не похожее на себя, синее и чистое. Но солнце накаляется с каждой минутой и невыносимо сверкает в лужах. Девушки перетаскивают куда-то арматуру. По воздуху плывет бадья, и тяжелые капли бетона шлепаются о доски. По горе щебня, на самой вершине осторожно ползает бульдозер. И почему-то, как никогда, на площадке много машин. Подъезжают, увозят бревна, швеллер, кирпичи.

- Люба, где Миноваров?

- Не знаю.

- А почему столько машин?

- Какое-то высокое начальство едет. Надо мусор убирать. Миноваров появляется неожиданно. Он идет, опустив голову, в сером грубошерстном пиджаке, который ему немного маловат, лезет резиновыми сапогами в грязь, а за ним шагает табельщик.

- Знамя вынесите и поставьте наверх. Пускай стоит, пока оно еще наше, - негромко говорит Миноваров и из-под бровей посматривает вокруг. - И знамя Зборовца тоже надо поставить. Его приходится слушать, чуть напрягаясь, он всегда говорит негромко, с малозаметным акцентом и как-то перекатывая слова. Табельщик прыгает через лужу, придерживая очки, и не то с любопытством, не то с ехидцей спрашивает:

- А знамя ЦК комсомола тоже сюда поставят? Миноваров вскидывает глаза.

- Это меня не касается. Это - знамя всей стройки. - И теперь нотки раздражения слышатся в его голосе. - Почему, я вас спрашиваю, вы не сообщаете мне, что бригады в субботу ушли раньше времени? Почему вы не занимаетесь своим делом? Миноваров идет дальше. Табельщик пристально смотрит ему в спину, поправляет очки. Миноваров, наверное, вот уже неделю мрачен, ходит, приглядываясь ко всему, что-то выискивает, всем недоволен, не слушает, больше сам говорит, вспыхивая и накаляясь. Несколько дней назад он услышал, что у него отбирают знамя и передают первому участку. Он не поверил, заулыбался, что-то прикинул и усмехнулся, не то удивляясь, не то восторгаясь человеческой хитростью.

- Ну, я знаю, чьи это штучки. Кузнецов хочет, чтобы мы поднажали. Знамя у нас останется. На следующий день он Пришел в управление и, все так же доверчиво улыбаясь и, кажется, даже забавляясь этой новой игрой, положил на стол бумажку с аккуратно выписанными цифрами. Но ему сказали, что поздно.

- Есть решение постройкома, Ренат Агборович. И он снова не поверил, все еще улыбался, думая, что с ним хитрят. Сейчас он немного тяжеловато и устало идет по своему участку, почти не поднимая тяжелые, грязные сапоги, и все так же незаметно посматривает по сторонам. Возле груды кирпича Миноварова остановил дрожащий на высоких нотах девичий голос:

- Это так полагается, чтобы убирать стройку, когда кто-то едет? Это так принято? Люба стоит, перегородив дорогу, в серо-зеленой кофточке, с белым платком на голове, вся какая-то удивительно чистенькая, в руках стопка кирпичей, и глаза колючие и злые. Миноваров делает вид, что это к нему не относится, и хочет пройти мимо.

- Это такой порядок - втирать очки? Пусть так все это валяется и при начальстве. - Она ставит кирпичи на колено и, стараясь выдержать тон, на всякий случай поправляет платок. - Пусть так и валяется. Все, кто стоит рядом и слышит это, смотрят на них. Миноваров наконец поднимает голову, и на его губах неожиданно появляется улыбка, не то озорная, не то виноватая. У него по-восточному мягкий, красивый овал лица и хорошие, смеющиеся глаза, с которыми он не может совладать и которые его подводят каждый раз, когда он нагоняет на себя мрачность. Он видит бригадира и говорит:

- Зборовец, как ты думаешь: когда гости едут, в доме убирают? Зборовец не прост. Сдвинул на затылок кепку и тоже заулыбался, но так ничего и не ответил. А на Миноварова снова несется:

- В доме всегда должно быть чисто. Мне так кажется. А не только перед начальством. Миноваров смотрит на нее в упор, хочет разозлиться, но не может и, уже совсем не по-начальственному, отворачивается, прячет улыбку.

- Хорошо, Бердникова. Мы это учтем. Миноваров - коммунист. На вид ему тридцать, и он старается изо всех сил, чтобы выглядеть еще старше. На самом деле ему двадцать шесть. Недавно из института, но это уже второй завод, который он строит. За длинным рублем не тянется, словами людей не опутывает, а по большей части живет сердцем, удивительно чистым, нетронутым, страшно доверчивым. Он влюблен в эту стройку как-то тревожно, порой до тоски, до боли. Приходит в конторку вечером, когда уже никого нет, и прикидывает, и фантазирует наедине с собой. А на следующий день появляется свежий, повеселевший и чем-то озаренный. И никто не знает, чем же. Кто-то нажаловался на него в министерство, что он перетягивает сюда специалистов с других строек. Он удивленно развел руками, не понимая, что в этом плохого. И по-прежнему ходит на почту, на переговорный пункт, кого-то агитирует, кого-то убеждает. Вечером вдвоем мы возвращались со стройки. Было очень поздно и тихо.

- В клубе еще танцы, - сказал Миноваров. Он сказал это как-то не по-своему, как будто грустно. Обрывками до нас долетала ненужная в такой тишине, суетливая музыка. И я вдруг подумал: почему он один в этом поселке, почему спит в общежитии и каждый раз приходит и виновато стучится в дверь не своей комнаты? И потом, не зажигая света, пьет в темноте холодный чай. Почему это?

- Хорошо у нас? - И в его голосе снова появилась тихая, доверчивая радость, трогательная, на которую нельзя не откликнуться. - Ведь совсем ничего не было. Пусто совсем было. А теперь построили. Потом здесь, наверное, город будет. Большие дома. И, кажется, незаметно... И все будет другое... Стало светлее. По обеим сторонам шоссе тянулись широкие, прямые улицы нового поселка, еще изрытые, грязные. Издали свет ка-зался веселым, а здесь он был обычным, желтым, неярким. Лампочки на столбах, лампочки вдоль домов. Возле стадиона снова темно. - У меня жена в Ташкенте. - сказал Миноваров.

Тропинка в горы

Что-то звенит в степи чисто и тонко, может быть, воздух, а может быть, птица. И почему-то не слышно, как стрекочут машины, как бросают доски. От железных прутьев на ладонях ржавчина и быстро немеют пальцы.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены

в этом номере

Встреча через века

Научно-фантастический роман