Особенное чувство охватывает человека, взглянувшего сейчас на эти старые фотографии. Первый подъем советского стратостата почти на два десятка километров. Нашему молодому современнику, искушенному славными космическими завоеваниями, восторг по поводу этих километров может показаться наивным. Этот подвиг ученых, рабочих, первых стратонавтов послужил одной из стартовых площадок взлета в космос. Первые домны Магнитки. Днепрогэс... Да, тогда многое было первым: первый блюминг, первый шахтерский рекорд, первый съезд писателей... Этим окрашивалась эпоха, героический полувековой юбилей которой мы торжественно отпразднуем в нынешнем году. Из номера в номер «Смена» будет публиковать старые фотоснимки, вырвавшие мгновения полувековой жизни страны, фрагменты ежедневного и ежечасного подвига всего нашего народа. Утром 30 сентября 1933 года я стоял на московском аэродроме у готового вот-вот покинуть землю советского стратостата и вспоминал Циолковского.

- Пусть сначала стратосферу завоюют, - говорил он мне год назад, - это будет первый и важнейший шаг по пути человечества во вселенную. В стратосферу, в стратосферу нам нужно! Две недели, предшествовавшие старту, мы, писатели и журналисты, просиживали часами у гондолы. Она лежала на нашей будничной земле, как чужеродное, уже постороннее для нее тело. Она должна была лететь, черт возьми! Но погода прижимала ее к земле. Руководители полета терпеливо ждали соответствующей атмосферной обстановки. А что, спрашивается, могли поделать с проклятой погодой мы, тихие работники тропосферы, обитатели нижних, придонных слоев воздушного океана? Проклятая погода! Ночь на 30 сентября открыла нам наконец все свои созвездия. Ночной туман стелился над землей, но небо было чисто, предвещая прекрасный день, удачный старт. На аэродроме немедленно началась подготовка к старту. Газ давали из больших резиновых газгольдеров. Два небольших воздушных шара с подвешенными скамеечками-качелями, на которых сидело по человеку, двигались в воздухе вокруг исполинской, ставшей уже бокалообразной, оболочки стратостата. Шары витали над стратостатом, порхали вокруг него, скользили на привязи вдоль его боков, и слышно было, как терлись друг о друга упругие шелковистые оболочки. В синеющем рассветном небе, в кометных хвостах прожекторов вращались летучие шары, осеян-ные фиолетовыми лучами. Где-то внизу, в нерастаявшем тумане, копошились крохотные фигурки людей. Чудовищная махина оболочки медленно, неуклонно вздувалась над слоем мглы и росла, росла, словно выпертая из недр земли какими-то титаническими силами, похожая на громадный протуберанец, ударивший в небо и застывший... Это было зрелище захватывающего, почти космического величия. Отпущенная на длину стропов, оболочка стратостата высилась больше чем на 75 метров. Она была так непомерно высока, что верхушка и человек с шаром на ней осветились солнцем задолго до того, как первый луч светила коснулся нас, стоявших на поле внизу. Туман сползал с небосклона, и в великолепном ясном утре стратостат возник над зеленым полем, необъятно громадный, линующий, похожий на сказочной величины восклицательный знак, в «точке» под которым легко умещались трое людей. Красная звезда и буквы «СССР» и «USSR» горели на лазурной сферической поверхности, как на огромном глобусе. Небо было открыто для полета в высоты, куда еще ни разу не поднимался человек. Командир идет в гондолу. Он жмет на ходу руки, прощаясь. Жужжат киноаппараты. Красноармейцы с трудом удерживают в рунах гондолу, укрощая рвение стратостата. Опломбированы метеорологические приборы на гондоле.

- Внимание! Полная тишина на старте!

- Провожающие, выходи! - шутит кто-то из команды. Люди, проверявшие крепления стропов гондолы, соскочили на землю. Внутри осталось трое: Прокофьев, Годунов, Бирнбаум. Трое советских людей, трое представителей человечества, летящих в неведомое, может быть, три атланта нашей эры, которым суждено своими плечами поднять небо повыше. Была тишина. Воздух, крепкий воздух земной поверхности вбирался внутрь гондолы. Там, наверху, в случае, если полет затянется, каждый кубометр воздуха будет дорог, как дорог глоток пресной воды среди океана соленой. Была тишина, какая бывает перед началом большого, серьезного научного опыта. Вдруг мы почувствовали себя в центре огромного мира. Мир следил за этими тремя людьми, ждал и надеялся. Как у Гоголя: «Вдруг стало видимо далеко, во все концы света». Слово «история», никем не произнесенное, подслушал в себе каждый. И в то же время вдруг люди в гондоле стали всем нам очень близкими, родными, их было страшно отпускать. Они, живые, теплые, уйдут сейчас в ледяные высоты, наши товарищи по работе, наши братья по Земле.

- Отдать гондолу! - пронеслось над полем. Красноармейцы разом отпустили... И стратостат тотчас быстро, плавно, неукоснительно пошел вверх.

- В полете! - крикнул командир старта.

- Есть в полете! - звучно ответил сверху командир улетающего стратостата. Ура!... Он улетал, улетал, он уходил вверх, весь серебристый, легкий, но непреклонно спокойный и напористый. Великолепное небо принимало его.... Какой это был необыкновенный день - 30 сентября 1933 года. Один из тех дней, которые входят преданием в вена. Мы возвращались в город с аэродрома. В Москве все стояли, задравши головы. Высовывались из окон кондунторши автобусов, притормозив машины, глядели в небо шоферы. Стояли пешеходы на тротуарах, дети, прыгая на асфальте, кричали:

- Трататат летит!... Трататат!... Москва жила в этот день на улицах. Нельзя было усидеть в комнате. Невозможно было отвести глаз от сверкающей серебристой точки, повиснувшей на невиданной высоте в московском синем небе. И оттуда, с высоты, на которой никогда еще не бывала ни одна живая душа, звучала на весь мир ошеломляющая весть:

- Алло! Алло! Говорит Марс, говорит Марс! (Вот какие позывные взял себе стратостат!) Мы дошли до высоты 19 километров... Потолок! Мы достигли потолка! Сейчас пойдем на посадку. Передайте наш рапорт с высоты 19 километров. В этот день не один я думал о Циолковском. Его имя беспрерывно повторялось в разговорах, хотя он не был как будто бы прямым участником сегодняшнего полета, на несколько километров поднявшего потолок познаваемого мира. 19 километров! Мировой рекорд! И первым, кто устремил туда, вверх, полет своего гения, был Циолковский.

- А Циолковскому сообщили? - интересовались люди в тот день. - Вот обрадуется старин! В восемь вечера мне прочитали по телефону только что полученную из Калуги телеграмму: «От радости захлопал в ладоши. Ура, «СССР»! К. Циолковский».

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.