Недавно Волгоградское книжное издательство выпустило в свет первую повесть Надежды Малыгиной «Сестренка батальона». Юрист по образованию, журналистка по профессии, Н. Малыгина принимала участие в Великой Отечественной войне и на основании увиденного и пережитого создала интересное произведение о большой фронтовой дружбе людей, отстаивавших свободу нашей Родины, о нелегкой судьбе Наташи Храмовой-санитарного инструктора танкового батальона, повесть была тепло встречена читателями и критикой. Сейчас Н. Малыгина работает над пьесой и романом о людях заволжской целины. В ближайшее время Волгоградское издательство выпустит сборник рассказов писательницы, один из которых мы сегодня предлагаем вниманию читателей.

За стеной палаты, в которой лежала Марина, было детское отделение. Оттуда доносились голоса, слышались плач, песенки, стишки. Там, несмотря на болезни, текла обычная детская жизнь. Там, казалось, было уютно, тепло и весело. А тут, в терапевтическом, тихо, пусто и скучно. Конечно, можно было развлекаться, глядя в окно: в неприемные дни под ним всегда толпились родственники или знакомые больных. Они переговаривались, вернее, перекрикивались, сообщали новости - семейные, городские и в масштабе целого мира, бросали в открываемые тайком от врачей и сестер окна свертки и пакеты с лакомствами. Но Марина уже знала всех приходящих. Вот если бы явился кто новенький... И вот однажды под окном детского отделения раздался незнакомый голос: - Юрка... Юрка... Юрка... Голос был глуховатый, звучал монотонно и немного тоскливо. «Неужели пьяный?» - удивилась Марина и, соскочив с койки, пошлепала к окну. - А ну в постель! - Романовна строго - не поймешь, то ли в шутку, то ли всерьез, - замахнулась на Марину мокрой тряпкой. - Босая по мокрому полу! Я вот тебя в угол на горох! - Кто тут босой? - спросила, входя в палату, старшая сестра, толстая, величественная женщина, лицо которой казалось улыбающимся даже тогда, когда она сердилась. - Доброе утро, больная. Когда нянечка моет полы, надо не мешать ей. Надо лечь в постель. Поставьте, больная, градусник. Вот вам лекарство. - И она так же величественно удалилась. - Доброе утро, в постель, градусник, лекарство... - передразнила ее Марина. - Ты, папка, уже на работу? - послышался из-за стенки звонкий и радостный, но с нотками недетской солидности голосок. - А мы только встали. Нам ставят градусники и дают сладкое лекарство. - Ну как ты, Юрка? - спрашивал отец. - Я, папка, хорошо. Ты меня когда заберешь домой? - Тебе надо выздороветь, Юрка. - Я, папка, теперь совсем-совсем здоровый. - Нет, Юрка, ты еще слабый. Тебе надо хорошенько подлечиться. Ты должен здорово есть. И пить все лекарства. Тогда ты скоро поправишься. - Я, папка, здорово ем. Я съедаю почти все. - Почти все? Этого мало. - Ну ладно, папка, я буду съедать все. - Вот это, Юрка, мужской разговор. Я тебе сливок принес... - Ладно, папка, я буду пить и сливки. Только пусть скорее меня выпишут. Здесь скучно. Здесь все маленькие. - А Светлана Васильевна сказала, что у вас в палате трое мальчиков старше тебя. - Все равно, папка, они маленькие. Они плачут и плачут. Я не люблю, когда плачут. Марина слушала, и обычное любопытство человека, уставшего от однообразной больничной жизни, сменялось в ней глубоким интересом и симпатией к Юрке и его отцу. Ушла, закончив уборку, Романовна, и Марина тут же соскочила с кровати, положила на тумбочку термометр и подбежала к окну. У человека, которого она увидела, было смуглое некрасивое лицо - длинное, с большим носом, с преждевременными морщинками у глаз. Худой и тонкий, как мальчишка, в солдатской гимнастерке и галифе, без пальто, хотя было еще довольно холодно, он держал за руль велосипед а сам, вытянув длинную шею с огромным кадыком, пристально смотрел на сына. - Нет, папка, я не люблю, когда плачут, - повторил мальчуган. - И еще когда кричат «хочу» или «не хочу». - Потерпи, Юрка. Теперь уж недолго, - сказал отец и улыбнулся. Глаза его потеплели, черты лица смягчились, и он сразу вдруг помолодел. - Ну, я поехал. Будь мужчиной! - Он поднял согнутую в локте руку с крепко сжатыми в кулак пальцами. - Ладно, папка, - ответил Юрка. Марина почувствовала, как сквозь непонятно чем вызванное уважение к Юрке и его отцу просочилась вдруг необъяснимая легкая жалость. Марина понимала, что оба они - и отец и сын - совершенно не нуждаются в жалости. И все-таки чувство жалости возникло. В двенадцать часов дня, когда на соседней с больницей стройке наступил обеденный перерыв, под окном Марининой палаты опять, как вчера, и позавчера, и неделю назад собралась бригада - все двадцать восемь человек. - Синь-о-ри-на! - смешно пропел бригадир Коля Нифонтов. - Синь-о-ри-на, молю вас выйти на балкон... А Марина уже стояла у окна и улыбалась своим друзьям. Коля доставал из раздувшихся карманов своего комбинезона прозрачные пакетики с вафлями, зефиром и «Золотым ключиком», лимоны, яблоки, плитки детского гематогена - все то, что так любила Марина, - и бросал их в чуть приоткрытое окно. Потом он, как опытный посетитель, потребовал пояс от Марининого больничного халата, привязал к нему банку с клубничным вареньем и тоном победителя произнес: - Тяни! - Ну, чего стала-то? Тяни уж скорее! Старшая по палатам ходит, - так же строго предупредила Романовна и погрозила Коле: - Я вот вам понарушаю больничный распорядок! Я вот выйду, да поймаю вас, да поставлю в угол на горох. Узнав няню, Коля сделал вид, что испугался. Но Марина и впрямь встревожилась. - Ой, старшая сестра идет! Она строгая... - Ну, ладно. До завтра! - Девчата и парни помахали Марине руками и пошли на стройку. Только Коля Нифонтов все еще стоял на месте и, не отрываясь, смотрел на Марину. Девушка улыбнулась ему с нежностью. Коля оцепенел от столь счастливой неожиданности, а потом вприпрыжку кинулся догонять бригаду. - Юрка... Юрка... Юрка... Марина невольно бросилась к окну. - Куда, куда тебя леший босую понес? - закричала на нее Романовна. - Шлепки-то хоть надень, головушка твоя бездумная, горе мне с тобой. Да смотри окошко не раскрывай. Я тебе в этом деле больше не потатчица. Юркин отец вновь стоял у соседнего окна. Велосипед его лежал на земле неподалеку. - Папка, ты уже с работы? - послышался голос Юрки. - Папка, ты же на фрезерном работаешь, да? - Да, Юрка. - Ну вот, а ребята мне не верят. Они маленькие. И они все время плачут. - Они больны, Юрка. - Нет! Они просто плаксы. - Ну, а как твои дела. Юрка? - Я совсем здоровый. Светлана Васильевна, может, завтра выпишет меня. Знаешь, папка, я очень рад! - Скорее бы, Юрка. Одному мужчине все-таки жить скучновато. - Отец Юрки выглядел устало, и слова его прозвучали - а может быть, это только показалось Марине - особенно грустно. - Только завтра, Юрка, тебя не выпишут. Я говорил со Светланой Васильевной. Она сказала: «Через неделю, не раньше». Болезнь, Юрка, штука неприятная и опасная. Ее надо прогнать. И так прогнать, чтобы она не вернулась. - Но Светлана Васильевна сама сказала: «Может, завтра», - упрямо повторил Юрка. - Ты, сын, не нравишься мне сегодня, - нахмурился отец. - Когда ты окончательно поправишься, Светлана Васильевна на утреннем обходе скажет: «Ты уже совсем здоров, товарищ Буран, и сегодня будешь дома». Ясно? Юрка молчал. - А обижаться на Светлану Васильевну не следует. Юрка продолжал молчать. - Будь мужчиной. - Ладно, - угрюмо отозвался Юрка. Отец поднял сжатую в кулак руку на уровень плеча, призывая сына быть твердым, широко улыбнулся и, подняв велосипед, вывел его на дорогу. Каждое утро - ровно в половине восьмого - и каждый вечер - точно в пять тридцать - Буран появлялся у соседнего окна, и тогда слышалось: - Юрка... Юрка... Юрка... У Марины сразу громко начинало биться сердце, и кровь приливала к вискам. «Ну почему, почему он такой грустный?» - думала она и страстно желала сделать что-то такое, от чего бы у Бурана разгладилось лицо, потеплел взгляд и веселым стал голос. Она фантазировала, мечтала, и все ее фантазии и мечты неизменно связывались с жизнью Юрки и его отца. Потихоньку от врачей и сестер Марина открывала окно и, пока Буран говорил с сыном, смотрела на него, на его видавшую виды, но так ладно сидящую на нем, чисто выстиранную гимнастерку. Она радовалась, если он был весел, страдала, если видела, что он очень устал. Она знала каждую морщинку на его лице, знала его простую и открыгую улыбку, знала, каким становится его лицо, когда он видит Юрку. «Он весь открытый. Смотри, и любуйся, и гордись», - думала она. Конечно, он фрезеровщик. Конечно, у него самый высокий разряд. И он учится в вечерней школе: она видела книги, привязанные шпагатом к багажнику, и сверху учебник литературы для десятого класса. И у него нет жены. Не потому, что она не приходит с ним. Это ясно из чего-то другого, хотя и не совсем понятно, из чего. «А Юрка совсем будто взрослый...» - подумала Марина, и ей совсем стало жаль Юрку. Потом она поняла: это потому, что у Юрки нет обычных детских радостей. Он вырос на крепких мужских ладонях. Он серьезен и рассудителен, как мужчина. Как настоящий, взрослый мужчина. Но почему все-таки у Юрки нет матери? Может быть, она дрянь? А может, она была хорошая, но случилось несчастье? Когда Буран уходил, Марина ложилась на койку и не раз ловила себя на том, что думает о Юрке и его отце. «Интересно, как они живут? Я бы сделала их комнату уютной. И я готовила бы им вкусные и, конечно, каждый день разные обеды. И гладила бы их рубашки - его и Юркину. A после работы мы втроем гуляли бы в сквере. Или читали. Или ходили бы в кино. И в кукольный театр - это для Юрки. Я с гордостью рассказывала бы им о том, как они - оба Бурана, большой и маленький - понравились всем в бригаде. Ведь я обязательно познакомила бы их со своей бригадой. И я уверена, что они понравились бы. И у Бурана стало бы веселым лицо и звонким голос. А Юрка стал бы обыкновенным ребенком, только лучше всех других детей...»... Буран уже привык к тому, что Марина, когда он приходил, стояла у окна. Видя ее, он улыбался одними глазами. А Марине казалось, будто он спрашивает, как она себя чувствует, и желает ей доброго дня, и сообщает, что у него хорошее настроение, что он идет на завод, к своему фрезерному станку, чтобы, может быть, поставить рекорд. И она тоже улыбалась, и радостно кивала, и, приветствуя его, подымала руку. Во дворах финских домиков напротив больничных окон цвели абрикосы. Белые и бело-розовые цветы на черных, голых, словно неживых- без единого листочка, - ветках выглядели неестественно, будто кто-то соскучившийся по весне нацепил на них крохотные бумажные лепестки. Проснувшись однажды утром, Марина увидела, что вдоль дороги явственно проступили нежно-зеленые полоски травы, а деревья стоят, затянутые густой сетью мелких зеленых точек. И ей стало необыкновенно радостно, необыкновенно легко. Как на старого, давнего и очень близкого друга, смотрела Марина на Бурана, когда тот пришел, как обычно, в половине восьмого. Да и каждая черточка в лице, и тонкие, чуткие кисти рук, и очень прямая, подтянутая и собранная фигура, и тщательно начищенные хромовые сапоги, и каемка белого подворотничка на гимнастерке - все это уже вошло в жизнь Марины, все было бесконечно знакомым. Марина с улыбкой ответила на его легкий приветственный кивок и приоткрыла окно, чтобы лучше слышать то, что он сейчас скажет ей. Она была уверена, что он что-то скажет, должен сказать. Но Буран уже разговаривал с сыном. Он ничего не сказал Марине. Это удивило и обидело. «Да ведь он меня совсем не знает!» - убеждала она себя, но чувство обиды не проходило. Стоя у окна, она все думала об этом, и смотрела на Бурана, и прислушивалась к звуку его голоса. Уходя, Бурая мельком взглянул на Марину, и ей показалось, что он догадался обо всем происходящем с ней и что с этой минуты они стали обладателями им одним известной тайны. Восторженное состояние весь день не покидало Марину. Задолго до половины шестого она уже стояла у окна и вглядывалась в ту сторону, откуда должен был появиться Буран. Она смотрела с волнением и радостной тревогой. Сегодня они, конечно же, поговорят. Она приоткроет створку и первая скажет: «Здравствуйте. Я вас так давно жду...» - а потом произнесет какие-то очень важные - какие, Марина еще не знала - слова... Уже было без четверти шесть, а Буран все не шел. Марина выскочила в коридор проверить свои часы по настенным больничным. Но и на них было без четверти шесть. Она бросилась в палату, к окну. «Может, Юрку уже выписали, он забрал его, а я ничего не знаю?..» И вдруг снова, как не было уже несколько дней, угрожающе сжалюсь сердце. Что-то острое подступало к нему, грозило пронзить. На тумбочке рядом с холодным термометром лежали порошки, в маленьком стеклянном стаканчике желтела микстура. И порошки и микстура так и остались нетронутыми. Марина даже не вспомнила о них. Она все думала и думала о том, как же теперь быть. «Где я найду их - Юрку и его? Где? А может, случилась беда?» Она открыла окно: - Юрка... Юрка... Юрка, это я, тетя из соседней палаты. Я тебя, Юрка, очень люблю. Юрка не отзывался. Бурана не было и в шесть, и в шесть десять, и в половине седьмого. В соседней палате царила тишина - ни песен, ни стихов, ни просто детского лепета. Не было и слез. И это Марину встревожило больше всего. Она вдруг поверила в то, что произошло несчастье. Нужно было что-то делать, куда-то звонить, справляться, спрашивать. А она могла только бегать из палаты в коридор и обратно. - Эва, как зверь в клетке! - заметила пришедшая мыть полы Романовна. - А ну-ка, выпей микстуру и порошки! А то в угол на горох! Почувствовав состояние Марины, няня обняла ее за плечи, подвела к койке, ласково попросила: - Выпей, выпей, девонька. И полежи, пока я пол мою. Да у тебя, девонька, жар! Лицо-то полымем полыхает. Сейчас я врача позову. - Романовна, милая, не надо врача, - заплакала Марина.-Я просто устала. Я хочу домой... в бригаду... в общежитие... - Ну, ладно. Усни, девочка. Ужин я тебе в палату принесу, ты не вставай. Стараясь не шуметь, нянечка быстро домыла полы и ушла, осторожно и плотно прикрыв за собою дверь. «Я возьму Юрку к себе, - немного успокоившись, решила Марина. - Скажу ему, что я его мама. Он поверит. Я буду любить Юрку, я его уже люблю...» Мысли Марины прервал голос. Нет, это был не голос, это звучала сама радость - одна огромная радость: - Юрка, Юрище, мы пришли! Опоздание, радость Бурана и это неожиданное «мы» обожгли догадкой. Едва нацепив шлепанцы, Марина бросилась к окну. Да, рядом с Юркиным отцом стояла женщина - невысокая, но стройная, в светлом плаще и в простых туфельках на низком каблуке. - Привет, Юрище! - восторженно кричал Буран, однако в его улыбающихся глазах Марина уловила что-то тревожное. «А может, это несерьезно?» Она еще пыталась обмануть себя, понимая, что у них все очень серьезно: об этом говорили их лица, и что-то неуловимо общее в их фигурах, и тщательно отутюженные гимнастерка и галифе Бурана, и его до самоварного блеска начищенные сапоги. - Здравствуй, тетя Наташа! Я рад, что ты ко мне приехала! «Приехала, - отметила Марина. - И имя у нее красивое. И сама красивая. А Юрка, оказывается, знает ее. И, может, любит...» - И я, Юрик, рада тебя видеть, - просияла Наташа.-Как ты тут поправляешься? - Я уже совсем-совсем здоровый! Меня, может, завтра выпишут! Женщина смотрела на Юрку, подняв к нему лицо, и улыбалась. Марина вслушивалась в ее голос, ревниво выискивала такое, что могло бы не понравиться. Но взгляд у женщины был открытый, прямой, улыбалась она просто и обаятельно. - Юрка, ты хочешь, чтобы тетя Наташа стала твоей мамой? - спросил Буран. Марина замерла. Юрка молчал. «Он молчит! Он не хочет!» - обрадованно прошептала она. Улыбка на лице женщины сменилась тревожным ожиданием. У Бурана вытянулось лицо. Оба они терпеливо, с тревогой и надеждой смотрели на Юрку и ждали его ответа. С тревогой и надеждой ждала его и Марина. - Ты ведь любишь тетю Наташу, да? - спросил отец Юрку. И, не дожидаясь ответа, может быть, боясь его, горячо заговорил: - Она будет жить с нами. Она нас тоже любит... «Это нечестно, -кричало сердце Марины, - наталкивать ребенка на желаемый ответ! Это нечестно! Пусть Юрка сам определит, без подсказки...» - Я очень вас люблю - тебя, Юрик, и твоего папу, - негромко произнесла женщина. - Мы будем жить дружно и весело. Простота и искренность этих слов обезоружили Марину. А Юрка все не отвечал. Поставленная перед ним задача была сложна даже для такого серьезного и самостоятельного мужчины, каким был этот мальчуган. «Ну, Юрка, отвечай же скорей, - нетерпеливо прошептала Марина и уже неожиданно для себя добавила: - Она хорошая...» - Пап, а можно сначала пожить вместе понарошке? - стесняясь своих слов, негромко спросил Юрка. - Если все будет хорошо, мы станем жить вместе всегда-всегда... Смущенный взгляд Бурана скользнул по лицу женщины, словно говоря: «Не обижайся, он еще маленький. Но он мой сын, мы должны с ним советоваться. И он вправе так говорить...» А женщина улыбнулась широкой и счастливой улыбкой. - Мы же взрослые люди, Юрик. Если кому-то из нас станет плохо, он прямо и честно скажет об этом. Но я думаю, что у нас все будет хорошо. «Конечно, все будет хорошо!» - радостно подумала Марина. Она вдруг поняла, что волновалась. Волновалась за эту симпатичную женщину, и немного завидовала ей, и ощущала тихую радость, чуточку грустную оттого, что пролетела мимо, едва ее коснувшись, мечта о любви, вызванная цветением абрикосов и девятнадцатым годом жизни. - А-а, товарищ Буран, здравствуйте, - сказал кто-то в соседней палате. Вероятно, это была сестра или няня. - А нас завтра выписывают... - Меня выписывают, папка! - закричал радостно Юрка. - Мы об этом уже знаем, Юрка. - Буран улыбнулся немного робко и тревожно. - Мы говорили со Светланой Васильевной. - Завтра в десять мы придем за тобой, - добавила женщина, обращаясь к мальчику. - Папу отпустили с работы. Меня тоже... - А раньше прийти нельзя? - стесняясь своей требовательности, спросил Юрка. - Но раньше десяти, Юрик, никого не выписывают. - Я знаю, - едва слышно произнес Юрка. - Но я буду рад если папка и... вы, тетя Наташа, придете раньше. Я буду смотреть на вас в окошко. - Хорошо, Юрик, мы придем, - сказала женщина. Улыбка в ее глазах погасла от внезапно произнесенного Юркой «вы». - До свиданья, Юрище, до завтра! - Отец поднял в приветствии руку. - Будь мужчиной! Уходя, Буран увидел Марину, задержался под ее окном. - Здравствуйте! Как у вас, идет дело на поправку? - Да, я уже совсем-совсем здорова, - прерывающимся от волнения голосом ответила Марина. - Желаю вам счастья! - весело крикнул Буран и догнал женщину. И они пошли медленно, как на праздничной прогулке. Когда они вышли на дорогу, женщина обернулась, помахала рукой, потом бросилась назад, на бегу вытащила из петлицы плаща рдеющий тюльпан и бросила на широкий каменный карниз Юркиного окна. - Спасибо, теть Наташа! - крикнул в ответ Юрка. Марина смотрела им вслед, пока сумерки не поглотили их. И в эту минуту, словно для того, чтобы и другие видели их, красивых и счастливых, на улице вспыхнули электрические огни. Утром следующего дня Бураны прошли мимо ее окна. Они шли, держа за руки мальчугана лет шести в сером костюме и голубом берете. Он шагал, подымая к ним - то к одному, то к другому - веселое, улыбающееся лицо, поджав ноги, повисал у них на руках. Цвет его берета сливался с цветом платья Наташи, и это почему-то делало Наташу в глазах Марины настоящей Юркиной матерью. Когда они скрылись из виду, Марина распахнула окно и увидела на каменном карнизе два алых тюльпана...

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.