До завтра

Нина отпросилась у Бориса Ивановича: «Понимаете, у меня отчего-то хрипота. Просто не знаю, отчего хрипота второй день».

Борис Иванович посоветовал полоскать горло и немедленно лечь в постель. «Ни о чем не думайте. Справимся без вас отлично. Сегодня на весь вечер спортивная передача!»

А потом она беспокойно приплясывала там, в нетерпеливой толпе у дверей спортивного Дворца. Налетал порывами злой ветер, но это было совершенно все равно. Куда-то запропастился Сережка с билетами!

Потом они сидели тесно на самой макушке трибун, и Витька был тут, счастливый до изумления: «Классно пролезли!» И Нина, когда начался матч, сказала ребятам: «Первый свист - и я вас побью». И, конечно, они свистели так, что мелкой дрожью тряслись соседи, а Нина шипела в два пальца и кричала: «А-а!» и «О-о!...» - и обняла колючую Сережкину голову, когда наши забили первую шайбу.

Да, это был матч! Я, видавший виды, метался в своей кабине, сшиб графин с водой. Им очень хотелось победить. Им, профессионалам мирового класса, «монреальским терьерам», привыкшим к восторженному реву толпы, нужна была только победа. Я видел, как их тренер, крупноголовый, седеющий человек с глубокими шрамами на лице старого гладиатора, улыбался страшной, застывшей улыбкой и поминутно перевешивался через борт, словно сам хотел броситься на лед, кипевший от накала борьбы.

Черное и красное, красное и черное сшибалось на невероятной скорости. Шайба носилась бешено, впиваясь по временам в борты раскаленным осколком мины. С сухим треском сталкивались клюшки, белые брызги льда вспыхивали на немыслимых виражах.

Сначала нам пришлось плохо. Уже два раза тревожно глянул багровый глаз за нашими воротами. У этих терьеров была тактика звериного прыжка: они бросали издалека шайбу к воротам и мощно рвались следом, тараня защиту...

Но что я рассказываю? Безнадежно передать словами хоккей! В современном словаре нет подходящих слов. Зал охрип от страстных призывов: «Шайбу!» И это, пожалуй, единственное слово, которое было нужно. И еще было слово «Саша!». Когда оно вдруг возникло? Думается, в тот момент, когда Кузяев при счете ничейном в секунды последние, дрожащие на тонкой ниточке времени, получив шайбу у наших ворот, вел ее к воротам терьеров. Шайба была словно приклеена к его клюшке. Я видел его лицо и понял: сделает, не может не сделать того, что задумал!

Кто-то пытался догнать его, кто-то бросился в ноги... Саша взметнулся в прыжке, упал, вскочил, рванулся к «пятачку» перед воротами противника. Где-то высоко под куполом гулко взорвалась лампа, и град мельчайших осколков сыпануло на лед. Я понял, что в огромном зале не дышат, что уже несколько мгновений стоит на цыпочках тишина. Тугой визг коньков, звон скрестившихся клюшек... Я протер глаза: мне почудилось, будто там, на искромсанном льду, на белом поле рыцарь поднял на дыбы всхрапнувшего коня; будто, высекая искры, ударил меч о меч, еще и еще!

Не хватало только прекрасной дамы. Но вот и она! Чей-то девичий голос, сильный и чистый, крикнул с макушки трибуны отчаянно, весело: «Саша!...»

Я протер глаза. За спиной канадского вратаря взлетела сетка. В чудовищной свалке у ворот победно мелькнула клюшка Саши Кузяева! Гол! Гол...

Рослый парень катился на коньках по льду, постукивая желтой клюшкой. Его тискали ребята, свернули даже шлем набок. Зал ревел, тысячеголосый, счастливый.

Конечно, он должен был сказать несколько слов перед микрофоном. Я думал так: запишем голос на пленку и потом передадим в спортивных известиях.

В раздевалку мы едва пробрались. Наверное, не пробрались бы, но помог Юрий Власов. Он шел поздравить ребят, а когда он идет, можно не сомневаться - дойдет. Мы за ним, как по коридорчику, с удобствами.

И тут случилось нечто странное. Саша Кузяев, завидя меня, сделал явную попытку ускользнуть. Когда это не вышло, наотрез отказался говорить, смотрел угрюмо. Тренер рассердился: «Что за дикарство? Мне стыдно за тебя». Но Саша заявил, что не может дать интервью, поскольку заикается с детства, есть такой порок.

Что было делать? Огорченный, я шел к нашей телевизионной машине. Группа хоккеистов догнала меня, прошла мимо. Я слышал, как Саша Кузяев сказал, покосившись на меня: «До чего не люблю, когда примазываются...» Кто-то шикнул на него: «С ума сошел?..»

Настроение у меня испортилось крепко. Как было не зайти после передачи в дикторскую? Борис Иванович отечески выговаривал Нине: «Зачем примчались с вашим горлом? Хотите вовсе потерять голос?..» Нина оправдывалась с явной хрипотцой: «Я думала, стало лучше». «С чего бы? - говорил Борис Иванович. - Вы же не лечились». «Вот и я думаю: с чего бы?» - вздыхала Нина.

Она почему-то была грустна. И мы опять вышли вместе. Я не удержался, пожаловался: «Работаешь, волнуешься чего-то. А кому все это надо?» «Как прошел матч?» - спросила Нина. «Великолепно!» «Этот ваш любимец, Кузяев, кажется, был, конечно, на высоте?» «Да, - сказал я, - на высоте. Боюсь только, зазнался парень». И я все рассказал Нине. «Что вы хотите, - сказала она, - Кузяев - светило! Куда уж нам, простым смертным...»

Как всегда, у подъезда мы попрощались. «Не принимайте все это близко к сердцу», - сказала Нина, тряхнув головой.

Но знаете, что самое забавное? В тот вечер, едва я пришел домой и, немного отдохнув, сел перед машинкой думать о романе, позвонил телефон. Мужской голос попросил разрешения приехать. «Очень надо. Вы сами не понимаете, как надо...» «Что ж, приезжайте». Я назвал адрес.