Рано темнеет в этих краях зимой, так рано, что уже в шестом часу приходится включать фары - аккумуляторов не напасешься... Позади, из Альп выползает тяжелая, свинцовая туча и сеет снежную крупу на высушенный морозцем асфальт. Пружинисто шуршит новая резина на колесах. Легко слушаясь руля, грузовой «ЗИС» словно подминает под себя километр за километром. Пятая сотня с утра, десятый рейс! Утомленные руки расслабленно лежат на баранке послушного руля. Сегодня полный порядок. Безусый лейтенант Восьмушкин, новый командир автороты, не будет кричать: «Старой славой живете, водитель Бражкин! Распустили вас!... На австриячек засматриваетесь!... Я порядок в роте наведу! Еще раз - и на гауптвахту!»

Собственно, никогда он, Бражкин, не нарушал графика. Вот только эти два дня подряд, черт бы их побрал! Но не в его характере оправдываться, тем более когда тебя и слушать не хотят. А подмигнуть какой - нибудь застенчивой австриячке, которая сама краешком глаза зыркает на тебя, - небольшой грех; службе не мешало бы - и порядок. Устав этого не запрещает. А гауптвахтой лейтенант может пугать, не страшно. Правда, за три года службы сидеть еще не приходилось.

... Позавчера подвел тот проклятый шлагбаум. Никогда в эту пору не бывало поездов. Пятнадцать минут проторчал! Совсем рядом огни автобатовского гаража, а что поделаешь? Слева и справа от шлагбаума железнодорожная насыпь, объезда нет.

А вчера задержал этот растяпа Рунцель - шофер пивного завода. Подъезжал уже к Обердор - фу. Глядь, «загорает» Рунцель со своей фурой, нагруженной ящиками с пивом. Размахивает перевязанной рукой. Повадки Рунцеля известны: только заметит, что позади советская машина идет, загородит дорогу и клянчит: «Товарищ начальник, очень прошу бензин, мало - мало». А подставляет пятилитровую банку. И уж так проклинает шефа - скрягу, скорчит такую страдальческую мину, ну разве откажешь? Бензин теперь дороже вина. Пять литров - это уже Рунцелю добрый рейс «налево». Да пусть подработает, шофер шофера должен выручать.

Но в этот раз, наверное, что - то не так: рука Рунцеля перевязана. Надо остановиться.

- Ну, что, Рунцель?

- Домкрат, домкрат... забыл дома... - таращит глаза, видно, уже свежего пива попробовал, и кивает на смякшее заднее колесо.

Покрутил со злости пальцем у лба: битте - дритте!... Голову бы дома забыл!... Но домкрат все же вытащил.

Пока приладили, колесо подняли, Рунцель еще и помпу выпросил - она у него, Бражкина, новейшего образца; подключишь к мотору - и самый большой скат в пять минут готов.

Уже когда складывали инструмент, Бражкин вспомнил о перевязанной руке Рунцеля.

- Рука болит, кранк? Рунцель подмигнул:

- Сигнал бедствия!

Ну тут, правда, вырвалось крепкое русское слово... Бензин - то дело другое, а за такое среди шоферов положен добрый «бенефис». Но это между своими...

Рунцель помахал платочком, снятым с руки, и потянул свою фуру, а Бражкин опоздал на целых двадцать минут. Когда заехал во двор, машины всей роты уже стояли в гараже. Лейтенант нервно покусывал сигарету, ожидая Бражкина у дверей.

Нет, хватит! Уже научен. Сегодня едет с опережением графика на добрых полчаса. Еще успеет свою «зеленую голубку» погладить тряпкой по кожуху - туалет наведет, даст остынуть мотору и сам передохнет: что - то в горле дерет, глотнул в горах студеной водички. Но это не беда, и чихать ему сегодня на шлагбаум: на пачке сигарет новое расписание движения поездов. А Рунцель, хитрец, пусть хоть голову обвяжет - хватит!

И гауптвахта для шофера не такая уж беда: можно поспать, анекдоты послушать. Наползаешься другой раз под машиной на мокрой дороге, сотню раз Восьмушкину привет пошлешь... Но все же «губа», а он шофер - стотысячник!

Свет фар упирается в чей - то кузов. Битте - дритте? Так это ж пивная фура Рунцеля! Летит сорвиголова, словно очумелый, боится, чтобы он, Бражкин, не догнал, не напомнил о бензине. Чудак! Бражкин тебе не венский таксомоторщик - хапуга... Рунцель... Да что там, мир здесь такой: или ты обхитришь, или тебя обхитрят! Но черт с ним, с этим чужим миром! Нравится людям, пусть себе так и живут. Еще пять месяцев - и сдаст он свою «голубку» шоферу, который его заменит, упакует чемоданчик и сядет в вагон.

За Киевом, когда поезд проедет Днепр и повернет на юг, начнутся степи. А утром дохнет в лицо влажный ветер с Азовского моря, раскинется бескрайнее желтое пшеничное поле. И где - то там, на краю этого поля, затерялся садик из молодых абрикосов. А над самым морем белая хатка, как чайка, севшая отдохнуть, и смуглая девушка в полинявшей голубой косынке, обцелованная солнцем, морскими ветрами и три года не целованная им. Эх, Марийка, Марийка!...

Снег перестал. Дорога бежит сплошным коридором среди высоких елей. В густых ветках путается ветер, глухо и сердито свищет. За изгибом дороги в долине, на далеком бугорке, замелькал огонек шлагбаума. Тусклый свет машины Рунцеля скользит по выбеленному снегом асфальту.

И вдруг впереди из тьмы, словно в сказке, выросли черная круторогая коза и сгорбленная старушка с хворостиной. Коза вырывается, бабка тянет ее за веревку на обочину. Рунцель не уменьшает скорости, и его фургон вскоре закрыл дорогу.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.