Охотничьи рассказы

На густом кедре, неподалеку от лабаза, сидел Авдеич. Росомаха подкрадывалась тихо, с частыми остановками, беспрестанно поводя носом. Вдруг она прыгнула в сторону и побежала: видно, почуяла Авдеича.

Я не выдержал и выпустил по зверю заряд картечи. Почти сразу выстрелил и Авдеич. Росомаха подпрыгнула, перевернулась и с визгом хватила зубами заднюю лапу.

Но пока мы спускались с деревьев, она успела собраться с силами и на трех лапах пустилась наутек. Зная, что росомахи всегда уходят от погони по своему старому следу, я побежал за ней, наказав Авдеичу привести собак.

На снегу алели кровяные пятна, но зверь шел, не ложась и не сбиваясь со старого следа.

Разгоряченный погоней, я не сразу заметил, что пятна крови исчезли и след был только встречный. Значит, хищник где-то сошел со старого следа. Я повернул обратно и, зорко всматриваясь, увидел наконец место, где росомаха сделала прыжок в сторону.

Подошел Авдеич. Мы зашагали вдоль нового следа зверя, вниз по склону, не спуская глаз с окровавленных ямок. Собаки плелись сзади.

Глубокий снег замедлял наше движение. Я уже подумывал вернуться за лыжами, но увидел впереди на следу росомахи большое пятно крови. Здесь она, видимо, лежала. По прикатанному снегу легко было установить, что хищник ранен серьезнее, чем мы предполагали.

След дальше был короткий, нервный: зверь бросался в стороны, падал.

Собаки начали повизгивать и вдруг помчались назад: значит, хищник близко!

Авдеич первым заметил зверя.

- Стойте! Росомаха на елке!

Я окинул глазами дерево и отпрянул назад, увидев огромную росомаху, готовую к прыжку. Не отскочи я вовремя, может быть... Впрочем, теперь она была в наших руках.

Вскинув ружье, я выцелил зверя в грудь и нажал спусковой крючок. Сбивая кухту, ломая сучья, росомаха грохнулась на снег.

Я подскочил к ней. Она повернула ко мне морду и оскалила зубы.

- Осторожно! - крикнул Авдеич и пошел отыскивать сухую жердинку, чтобы на ней унести зверя.

Издыхающая росомаха, скаля окровавленную пасть, пыталась дотянуться до моих ног. Ее маленькие глаза вдруг блеснули зелеными огоньками. Я всмотрелся, и мне стало не по себе.

До этого мне приходилось видеть глаза умирающей медведицы.

В них не было злобы. Они струили великую жажду жизни и невыразимую тоску до тех пор, пока не погас их живой блеск.

Вспоминаю глаза оленя, огромные глаза смертельно раненного животного. Олень смотрел, словно человек, с такой глубокой грустью, что у меня сжалось сердце.

А выражение глаз старого лося, загнанного собаками в незамерзающую болотную трясину, мне не забыть никогда. Лось тщетно бился в липкой, тягучей грязи, пытаясь выскочить. Трясина все глубже засасывала его. Пришлось отогнать собак и помочь зверю выбраться... Когда я подкладывал ему под грудь и бока жерди, он уже не бился. Я отошел шага на три, ожидая скачка зверя, и тут глаза наши встретились. Мне стало жутко от необычайной выразительности больших коричневато-серых глаз животного. Они излучали отчаяние, ярость и безысходную горькую тоску.