Самолет идет на посадку

- Что, привыкаете к полярке?

Он смотрел на нее долго, и по его глазам Надя поняла, что он думал о ней. Чтобы освободиться от этого взгляда, она встала и проговорила:

- Вы знаете, чем я сейчас займусь?.. Пойду приводить в порядок нашу будущую комнату.

- Тоже дело, - сказал Артем, продолжая стоять в дверях.

- Ну, пропустите же! - строго потребовала Надя. Он оторвал одну руку от притолоки и чуть подвинулся.

Надя достала ведро, развела известку и начала белить стены.

Комната до вечера не просохла. Ночевать снова пришлось в общей комнате. Опять играли в домино. Опять Митя барабанил по столу пальцами и Петр Петрович все так же повторял:

- Ох, и невезучий я!

Артема сегодня за столом не было. Он нес вахту. На его месте сидела Люда. Она тоже громко ставила костяшки и медленно говорила:

- Отзимую, а летом непременно уеду к маме на Енисей... И знаете, какую прогулку устрою на плотах!

- На плотах? - удивился Митя. - Только нервы портить. А я заберу жену, дочку - и в Крым.

- Ну, а потом, - перебила его Люда, - где - нибудь в Ялте будете жаловаться курортникам на ялтинскую скуку. То ли, мол, дело на зимовке! И будете рассказывать какие - нибудь необыкновенные истории из вашей жизни на полярной станции, истории, которых и в помине не было... А вы, Петр Петрович, поедете к себе на Сходню, будете достраивать дачу, удить рыбу, а по вечерам играть в домино и жаловаться, что вы невезучий.

- Все точь - в - точь! - подтвердил, улыбаясь, Петр Петрович. - Ну, а что будет делать Артем?

- Почем я знаю, - нахмурилась Люда. - У него семь пятниц на неделе.

И все сразу замолчали.

«Ирка, милая! Я пишу тебе десятое письмо. Да, пожалуй, это уже не письма, а дневник. Дневник боюсь вести открыто... А так - запечатаю эти листы бумаги и буду ждать, когда их можно будет отправить с самолетом... Сейчас у нас полярная ночь. Ты помнишь, как в Москве, перед отъездом, я с восторгом произносила эти необыкновенные слова: «полярная ночь!» Дура, дура!... Пусть бы сейчас спросили меня, что такое полярная ночь... А ведь в других местах светит солнце!

На полярной станции я уже четвертый месяц. У нас все то же. Митя все время рассказывает о своей работе. Он определяет влияние снежного покрова на нарастание молодого льда и уверяет, что это - большое дело, собирается писать целую диссертацию.

Петр Петрович больше молчит и все худеет. Люда все так же безразлична ко мне. Правда, один раз она меня пригласила к себе, сказала: «Давайте поболтаем». Это было так неожиданно... Странная она женщина, и очень уж она неженственная. Может быть, это и лучше, а то передрались бы все из - за нее. На Артема она смотрит долгим, пристальным взглядом и с какой - то беспокойной грустью. А ему хоть бы что. Ему бы только в домино играть. Шалопай! Ты знаешь, у нас тут был один теплый день - плюс пять, так он разделся до пояса, забрался на крышу, надел темные очки и лег загорать. Ну не сумасшедший?

Я начинаю совершенно забывать язык. Для чего только училась два года? Мечтала, строила планы... Сережка иногда со мной говорит по - немецки. У него это страшно смешно получается. Кстати, мне казалось, что здесь, на зимовке, он будет совершенно другим: начальник станции, хозяин острова... Вообще мне представлялось, что здесь все люди мужественные, героические. А они оказались самыми обыкновенными. И Сережка такой же.

Ирка, милая, мне здесь плохо, трудно. Только не говори об этом маме. Ведь она так просила меня не ехать. Я каждую неделю посылаю ей радиограмму, и когда вывожу на чистом листе бумаги «все в порядке», мне хочется плакать.