Когда закипело время

- По-моему, и у вашего, - сказал Мотовилов. - Не будем делиться. Половина наших с вами связана. Ты хитрый парень, тезка. Прямодушный, искренний, но при всем этом хитрый. Нет, прости, к тебе это не подходит, не хитрый, а сообразительный, прицелистый.

- Ну, Николай Александрович, вы навешали на меня столько эпитетов, что мне и не разобраться, какой я. В чем же я хитрый?

- В кружок допускаешь не многих, а так, вроде бы просто по-дружески стянул столько студентов, что их хватает на целую организацию.

- Мы отвлеклись, - сказал Волков. - Николай Александрович, как же установить, чем вызвана тревога?

- Установим. В нашем кружке есть человек, связанный с Петербургом. Он завтра как раз вернется оттуда. Это друг казненного первомартовца Андреюшкина. Да, тезка, я познакомился с братом Александра Ульянова, Владимиром.

- В университете?

- Нет, он оказался в нашем кружке.

- Вот как! И что же, наш?

- Конечно, наш. Правда, в споры еще не вступает, приглядывается, прислушивается, но по тому, как слушает, можно уже видеть, что с народниками не пойдет.

- А с народовольцами? Все-таки трудно сдержаться, чтоб не отомстить за брата бомбой.

- Он сдержится, крепкий. Проходя мимо полицейского, они прикинулись подвыпившими. Полицейский приостановился, посмотрел, привлеченный пледом и шляпой Мотовилова, и «подвыпившие» окончательно заключили, что наблюдают именно за студентами.

- Плед вас выдает, Николай Александрович, - сказал Федосеев. - Сразу видно, студент старшего курса, а такие на особенном счету. В конце улицы, на самом выходе со Старо-Горшечной на Рыбнорядскую, все стояли на углах те двое, что топтались там и давеча.

- Удобное место заняли, - сказал Мотовилов. - Заперли улицу. Охраняют наш Латинский квартал.

- Да, нелегко студентам, - сказал Николай. Они поравнялись с трактиром.

- Что, может, зайдем? - сказал Мотовилов и остановился, придержав друзей.

- Я ничего не пью, - сказал Волков.

- Но начинать-то когда-нибудь надо же. Не избежать. Рахметов, господа, устарел. Идет новая порода рево... - Рявкнул, открывшись, трактир, из дверей вывалилась кучка пьяных, Мотовилов глянул на них и опять повернулся к друзьям. - Идет новая порода деятелей. Homo sum, humani nihil a me alienum puto. Это признавал и наш учитель из Трира. Они открыли дверь и вошли в дым, гам и гул.

- Чем угостите, красавица? - сказал Мотовилов, подойдя к стойке, за которой стояла веселая смазливая бабенка.

- Вам чего-нибудь поделикатней? Вижу, не из наших. Гимназистов причащаете? Французского кагорчику? Есть у меня на такой случай и кагорчик и апельсинчики.

- Нет уж, дайте чего-нибудь нашего, отечественного, - сказал Мотовилов. - По шкалику смирновской и селедку с луком. Хозяйка нырнула под занавеску в кухоньку и вскоре принесла оттуда продолговатую тарелку с большой астраханской селедкой, разрезанной, но не разъединенной на кусочки и покрытой колечками лука.